Бикфордов мир
Шрифт:
– Вы к кому? – не отрывая глаз от своей бумаги, спросил молодой человек, одетый в темно-синий плащ, явно недостаточно теплый для этой зимы.
– Я живу здесь, – выдохнул Харитонов, все еще ничего не понимая. – Я муж…
– А-а, ее муж, это хорошо, – безразлично протянул человек в синем плаще. – А я ее следователь. Что ж вы, муж, не уберегли-то ее?
Он наконец поднял голову и укоризненно уставился в глаза Харитонову.
– А что? – спросил Харитонов, сглотнув слюну.
– Вот подпишите протокол
Василий машинально подписал.
– И ты черкни тоже! – подозвал следователь человека в белой форме.
Тот медленно подошел, долго примерялся к ручке, потом поставил-таки какую-то закорючку.
– Увозим мы ее от вас, – следователь покачал головой, косясь на Харитонова. – Доигрались…
– Ой, да за что ж! – негромко зарыдала Евдокия, словно уже устала от рыданий и силы ее были на исходе.
– И вот еще подпишите! – подсунул следователь стоящему Харитонову бумажку поменьше. – Подписка о том, что вы на время следствия обязуетесь не выходить из своей квартиры. Понятно?
Харитонов подписал и эту бумажку.
– Ну все, до скорой встречи! – Следователь встал и кивнул человеку в белой форме.
Тот подошел к Евдокии, дернул ее за плечо, чтобы вставала.
Еще долго не уходил из ушей шум автомобиля, увезшего из дому жену. Горела лампочка, освещая мягким светом сваленные на полу вещи. Весь уют этой комнаты, поразивший когда-то Харитонова, исчез. Стены, обклеенные газетами, смотрели на него враждебно, как на чужака. Он присел на кушетку и тут же вскочил, вспомнив, что именно там сидел следователь.
Подошел к кровати и, накрыв ладонью тяжелый литой шар, увенчивавший ближнее ребро спинки, наклонился к окну, задернутому намерзшими узорами.
За окном было темно. Слышалось шелестящее движение снега.
Харитонов снял крючок, державший окно закрытым, и что было сил надавил на раму. Она скрипнула, подаваясь, и распахнулось окно. Ворвался с улицы мороз и, неожиданно ударив Харитонова, обжег ему лицо.
Он выпрямился и стал перед кроватью, смотря на улицу, на виднеющуюся темень дома на противоположной стороне.
Летел мелкий снег, почти не подталкиваемый ветром. И потому он летел не спеша и прямо вниз, к земле. Может быть, даже не летел, а падал.
Почему-то снежинки, падавшие перед открытым окном, залетали в комнату, словно она затягивала, всасывала их своим теплом. И куда-то улетучивалось это тепло, потому что на место первых залетевших снежинок, упавших и растаявших на бледно-зеленом покрывале кровати, опускались все новые и новые и таяли они уже не так быстро, а некоторые и не таяли вовсе.
Холод окружал Харитонова, и задрожал он, еще не осознав, а только лишь почувствовав, что все обрушилось, все погибло, и снова так и не превратившиеся в жизнь мечты остались позади, в уже пройденном
Он отыскал свой вещмешок – благо он так и лежал затолканный под кушетку, откуда его даже при обыске не вытащили. Проверил крепость узла, которым к лямке был привязан шнур, и вышел, не закрыв за собою двери. За спиной еще горела лампочка и кружился вокруг нее, как белая мошкара, мелкий пушистый снег.
Навстречу ветру, дувшему в лицо, из глаз потекли слезы, когда, выйдя на улицу, остановился Василий у бывшего своего дома. Потом, что-то припомнив, зашел он обратно, поднялся по лестнице и в кухне, которая все еще хранила живое тепло, отыскал перепрятанные женою две «смирилки», лежавшие в ведре для мойки пола под настоящей половой тряпкой. С любовью сложив их в вещмешок, он покинул этот дом. На этот раз навсегда.
Уже идя по проспекту Свободы, он услышал впереди цокот копыт. Но не остановился Харитонов. Горько и тошно было на душе и, будучи готовым к самому худшему, он только прибавил шагу. Дойдя до развилки, освещенной двуглавым фонарем, он свернул в улочку, ведущую к школе, и тут увидел двух всадников в белой форме на белых лошадях. Увидел и пошел им навстречу так же, как и они не спеша плыли навстречу ему.
Всадники, о чем-то говорившие между собой, замолкли, увидев Харитонова. Теперь они внимательно всматривались в ночного путника, так бесстрашно шедшего им навстречу. Но он не останавливался; не останавливались и они.
И хоть видел он их плохо из-за слез, застилавших глаза, но почувствовал в какой-то момент, что движение ветра вдруг стало слабее и по обе стороны от него промелькнули белые крупы лошадей. Не поверив, оглянулся и в самом деле увидел, что всадники остановились и удивленно смотрят ему вслед.
Перед входом в школу все так же, задрав горн к небу, стоял припорошенный снегом пионер. Харитонов поднялся на второй этаж, где жил учитель.
Из-за двери в коридор пробивалась острая, как нож, полоска света.
Харитонов постучал; дверь открылась. Хозяин посторонился, пропуская гостя в комнату.
– Я думал, ты спишь.
– И поэтому пришел? – спросил учитель дружелюбно.
– Я ухожу, – с грустью произнес Василий. – Жену арестовали, а с меня подписку взяли, точно такую, как с жены перед арестом.
Семен помрачнел.
– И куда же ты? Зима ведь?
Харитонов пожал плечами.
– Как-нибудь выйду, – сказал он с сомнением в голосе, словно и сам не очень-то верил в им же сказанное.
Возникла тишина, и тем больше была она напряженной, чем серьезнее смотрели друг другу в глаза Семен и Харитонов.
– А не замерзнешь? – нарушил тишину учитель.
– Нет. У меня еще две «смирилки» есть в мешке. В них не замерзнешь.
– Да… – мрачно выдохнул учитель. – В них не замерзнешь.