Бикфордов мир

Курков Андрей Юрьевич

– Дождаться бы лета, тогда и солнце засветит, – мечтательно сказал Горыч.

Шофер странно посмотрел на напарника, приоткрыв рот и слизывая языком с губ тающие снежинки.

– А что ж ты весну пропустил? – спросил он. – Что весною будет? Снова дождь пойдет и снова какой-нибудь карась будет уплывать в темноту?

Горыч промолчал.

Шофер слепил еще один снежок и что было сил запустил в лобовое стекло.

Снежинки опускались на сетчатку глаз и, растаяв, оставались слезами, но Горыч не моргал и не щурился. Ему, казалось, не хватало этого холода, словно он перегрелся или выскочил на снег из хорошо натопленной баньки. И вот теперь остывал, выдыхая паром изо рта накопленное за долгое время

тепло. Вдохнув полные легкие зимнего воздуха, он почувствовал себя легче и увереннее. Опустился на корточки, зажмурил глаза, все еще слушая кожей музыку тающего снега. И попросил показать ему сон. Не себя, кого-то другого попросил, которого здесь не было или же не было видно. И через какую-то минуту сон начался. Сначала, как в кино, зазвучала музыка, потом замелькало изображение, но было оно таким мелким, что разобрать происходящее было невозможно. Но вот все увеличилось, и он увидел их машину с большим прожектором в кузове, но все это больше напоминало сказку, чем реальность. Все было как в кино. На ярко-синем небе, среди пушистых легких и полупрозрачных облаков, царствовало солнце, протянув свои руки-лучи к земле и обнимая ими и машину, и шофера, проверяющего давление в скате, и самого Горыча, сидящего на корточках с правой стороны. Машина стояла посреди дороги, обсаженной с обеих сторон рядами абрикосов. Шофер, постукав носком сапога по скатам, остался доволен и отошел к ближайшему дереву. Сорвал несколько абрикосов, пожевал. Бросил один Горычу.

– Ну что, поедем? – спросил он.

– Куда? – удивился Горыч, выплевывая косточку.

Шофер задумался. Сорвал еще несколько абрикосов и сунул в карман гимнастерки, отчего карман так раздулся, что Горыч не смог сдержать улыбку.

– Так куда же мы ехали? – негромко спрашивал сам себя шофер.

– Старость не радость, – усмехнулся Горыч. – Была у тебя память – и нет ее.

– Ну не дурачь, скажи, а? – шофер жалобно посмотрел на друга.

– Ладно, – согласился тот. – Мы ехали к свету. Вспомни: годы мы тряслись на этой машине по полной темноте. И не было признаков ни жизни, ни света. Потом появились признаки жизни, а света все так и не было. Потом, помнишь, пошел дождь и ты нашел рыбу. Мы ее отпустили. А теперь мы выехали к свету и вот он, вокруг нас и над нами. Видишь – солнце, зелень, деревья. Слышишь? Вот, прислушайся! Кузнечики…

– И что теперь? – облизывая сухие губы, спросил шофер.

– Все, – качнул головой Горыч. – Теперь все. Или, точнее, ничего. Мы получили все, что хотели. Слышишь? Больше не стреляют. Людей, правда, не видно, но они наверняка есть. Кто-то же должен жевать эти абрикосы.

– А я, пока ехали, забыл, где мой дом, – признался, все еще облизывая пересохшие губы, шофер. – И пить хочется. Что делать? Может, поедем все-таки чуть дальше? До какой-нибудь речки?

– Машина не поедет, – замотал головой Горыч, и взгляд его погрустнел. – Бензин кончился.

– Да, но он кончился лет тридцать назад, и все это время она ехала.

– Это было в темноте, – ответил Горыч. – А теперь не поедет.

Шофер снова задумался и снова подошел к дереву и набил абрикосами второй карман и рот. И жевал их так жадно, что Горыч опять улыбнулся.

– Ты что, на зиму хочешь запастись? – весело спросил он.

– На сколько хватит, – серьезно ответил тот. – А вдруг они через полчаса кончатся?

– Тогда надо и солнцем запастись – скоро зайдет. Видишь, оно уже краснеет! – шутил Горыч. – В какие карманы будем свет складывать, чтоб на завтра хватило?

Шофер не ответил на шутку.

– Я спать ложусь, – сказал он. – Что-то устал, и глаза болят.

– Давай! – сказал Горыч. – Все равно скоро вечер.

Шофер забрался в кабину, улегся на широком сиденье, поджав под себя ноги, и скоро засопел.

Горыч тоже почувствовал

приближение усталости и полез в кузов, где между бортом и прожекторным барабаном в несколько слоев был уложен брезент. Улегшись на него, он смотрел на небо и провожал взглядом спешащие куда-то в одну сторону облака.

Задремал. Приятный ветерок, еще несущий в себе теплоту прошедшего солнечного дня, шевелил его волосы. А ему уже снилось, как он маленький идет по ночной дороге к себе в село. В руках держит фонарик, который светит очень тускло, и поэтому он еще больше боится оказаться в полной темноте. Он идет с кладбища, где вместе с соседскими мальчишками ловил призраков. Конечно, никаких призраков они не поймали, а в конце концов мальчишки подшутили над ним и где-то спрятались. Ждал он их очень долго, но так и не дождался. И вот пришлось в одиночку возвращаться в село, где с офицерским ремнем в руке ждал отец. Он шел по ночной дороге, и вдруг слабый лучик фонаря выхватил из темноты борт машины грязно-зеленого цвета. Мальчик остановился, прислушался, присмотрелся. Было тихо, и даже ночные птицы не кричали. И тогда он снова пошел, переводя луч фонарика то себе под ноги, то на машину, которая казалась невероятно длинной и огромной. И вдруг в свете фонарика он увидел сидящего на корточках человека в военной форме, но без погонов и петлиц. Он сидел к нему спиной и не шевелился. Дрожь пробежала по спине и рукам, и стало вдруг холодно, так холодно, что он ощутил, как на коже проклюнулись сотни гусиных пупырышек. Мальчик на цыпочках обошел сидящего, с боязнью посветил ему в лицо и тут же выронил фонарик. Волосы, усы и щетина сидящего были покрыты густым инеем. И ресницы, смерзшиеся в снежные полоски, нависали над приоткрытыми глазами.

Фонарик не потух. Он лежал под ногами у мальчика, освещая кусочек земли и носок сапога сидящего на корточках военного.

Мальчик нагнулся, поднял фонарик и посветил на кабину.

Дверца кабины была открыта, и видно было, что на сиденье лежит головой к рулю другой военный в огромных сапогах.

Словно что-то чужое ворвалось в жизнь мальчика. Он, казалось, уже не боялся темноты и не боялся этого человека с застывшим холодным взглядом. Не боялся и огромной машины, хотя никогда таких не видел. Он просто не боялся.

Постояв несколько минут возле машины, он сорвался с места и понесся по дороге домой, к селу, навстречу офицерскому ремню отца, которого он теперь тоже не боялся. Видимо, что-то в жизни изменилось или он стал взрослее.

Шофер проснулся и раскрыл глаза. Все еще было темно, но звезд на небе он не увидел. Ноги затекли от неудобной позы. Он спрыгнул на землю, размялся, поприседал. Включил фары и полез в кузов будить напарника.

– Ты чего?! – сквозь сон возмутился Горыч. – Темно ведь.

– Вставай, поедем, пока темно, – настойчиво говорил шофер.

Горыч встал. Они заняли свои места в кабине.

– Не поедет! – уверенно сказал Горыч.

– Ха! – выдохнул шофер. – Не поедет? А это видал?

Пораженный Горыч молчал, пытаясь разобраться, что из прошедшего было сном, а что – реальностью.

Поверхность была ухабистой, и машину снова кидало из стороны в сторону.

Фары выхватывали из темноты только голую твердую землю.

– На, закуси! – шофер протянул другу два абрикоса.

Приятный сладкий вкус заполнил рот. Горыч долго их жевал, стараясь задержать вкус как можно подольше.

Шофер тоже жевал, громко сплевывая косточки.

– Едем! Все-таки едем! – торжествующе проговорил он с набитым ртом.

Горыч сплюнул две косточки в ладонь и подумал о том, что хорошо бы где-нибудь посадить абрикосы. Положил косточки в карман гимнастерки. В свете фар снова закружился снег, но они не обратили на него внимания.

22