Билет на бумажный кораблик
Шрифт:
«Застрелили его, что ли, не дай бог?!»
«Мы бы знали, – успокаивала я. – Работает, наверно. Дела…»
Ближе к лету он и в самом деле объявился. О последнем нашем свидании мы оба предпочли не вспоминать, и Шкипер стал, как и раньше, бывать в нашем доме.
Я тогда мало задумывалась о том, зачем, собственно, он приезжает к нам – так же, как в свое время принимала как данность визиты Федора. Тем более что приходил Шкипер не ко мне, а к Степанычу. Последний мог сколько угодно ворчать, что в доме прописался бандит и уголовник с дурной наследственностью, но я точно знала: если бы Шкипер действительно был ему неприятен, Степаныч и на порог бы его не пустил. Они с Пашкой постоянно пикировались между собой на самые разные темы – от ходящего ходуном политического
Партии в покер продолжались с прежней регулярностью, к тому же Шкипер начал таскать у деда с полок книги. Как и во времена вынужденного сидения в Крутичах, он читал много и без всякой системы – классические романы, дедову медицинскую литературу, мои старые учебники, желтую прессу, переводные детективы в глянцевых обложках – все, что попадалось под руку.
– Ну, куда тебе эту вещь, балбес, куда?! – возмущался дед, видя, как Пашка с глубокомысленным видом открывает сартровскую «Тошноту». – Ты же ни слова не поймешь, недоросль, зачем тебе это?!
На что следовало шкиперовское обычное:
– Степаныч, название прикольное.
– Дай сюда сейчас же! – Дед отбирал у него Сартра и сам лез на полку. – Вот тебе лучше… Ну, Чехов, что ли…
– Читал уже.
– Что ты читал, что ты читал?! Читал он… «Ваньку Жукова»? Возьми «Черного монаха», только страниц не пропускай. И не смей курить в доме, поганец, ты мне в прошлый раз Пушкина раритетного пеплом прожег! Добро бы понял хоть слово, все не так бы жалко было… Всю герань Саньке окурками забросал, хватит, говорю, дымить!
Шкипер послушно гасил сигарету (в моей герани), хмурился, косился на меня. Я старалась сделать вид, что занята своими делами. Нельзя было не заметить, что Пашка стесняется своего небогатого образования, стараясь его восполнить беспорядочным чтением чего попало. Степаныч как-то обмолвился, что мать Шкипера работала в ресторане на Маросейке судомойкой и пила как сапожник. С Федором она официально не была расписана, поскольку тот был вор в законе и жил «по понятиям», то сидел, то надолго пропадал из города. Подросшего мальчишку мамаша все-таки додумалась отвести в школу, куда он и проходил несколько лет, – главным образом из-за того, что там кормили, – а годам к двенадцати Пашке уже стало не до учебы.
– В семейный бизнес пошел, распроети их обоих… – пояснил дед. И внезапно крякнул со странной смесью негодования и восхищения. – Ох, какая голова у засранца этого! Память замечательная, к языкам способности… Ты слышала, он в мае эту профурсетку Норку к нам притащил, а в июне уже с ней по-итальянски разговаривал! Ему бы высшее образование получить – не бандитом стал бы, а президентом!
Зная Степаныча, я понимала, что он не преувеличивает.
Шкипер все так же приезжал к нам в ресторан, все так же с разными женщинами, которых объединяла только их красота. С Татьяной он к тому времени уже окончательно расстался. Кажется, она вышла с его разрешения замуж за француза и улетела жить в Париж. Часто Шкипер заглядывал и к соседям. Цыгане знали, кто он, и мигом сообразили, что такое знакомство в наше время может быть очень полезно. Когда к ним приезжали гости, тетя Ванда всегда стучала мне в стенку, и если Шкипер оказывался у нас, то шел вместе со мной. Цыгане пили, пели, плясали, как всегда, шумно и весело, я танцевала вместе с ними, Пашка слушал, смотрел… Потом вдруг заговорил по-цыгански, чем привел в бурный восторг все общество: способности к языкам у него действительно имелись. Когда у дяди Коли угнали его «Волгу», тетя Ванда пожаловалась Шкиперу, и на другой день машину вернули – просто поставили у подъезда, как было. Тетя Ванда попыталась поблагодарить Шкипера, тот изобразил недоумение и заявил, что никакого отношения к возвращению средства передвижения не имеет. Никто ему не поверил, да он на это и не рассчитывал.
Однажды мы с Милкой пекли у нас на кухне по рецепту Милкиной прабабки творожный пирог «Савияко». Шкипер, который ждал задерживающегося в больнице Степаныча, с выражением полного безразличия на лице сидел за столом и читал мой учебник геометрии за восьмой класс, время от времени затягиваясь сигаретой. Он настолько слился с интерьером, что мы с Милкой напрочь забыли о его присутствии и спохватились лишь тогда, когда увидели, что больше половины таза начинки с изюмом, беспечно оставленного под полотенцем на том же столе, исчезло неизвестно куда.
Милка вопила как сумасшедшая:
– Бандитская морда! Прорва! Живоглот! Сказал бы, что голодный, я бы тебе лучше борща налила! Вот куда я теперь это дену, отвечай?! Кому теперь эти три крошки?! Вот как дам сейчас черпаком по тыкве, бессовестный, хватит ржать! И ложку отдай!
Шкипер быстро доедал то, что осталось, и хохотал:
– Да чего ты так орешь-то? Испеки поменьше бублик, и все… Слушай, ну вкусно, ей-богу, я и не заметил как… Ну, давай за творогом в молочный сгоняю!
– Да сиди ты, – смягчилась Милка. – Сейчас Любку пошлю… Ну, борща-то дать, голодающий?
– Давай.
Вечером того же дня, когда пирог был благополучно испечен и съеден, а я уже успела забыть об инциденте, Милка сказала мне:
– Ты за него замуж не ходи, не надо. Его все равно застрелят когда-нибудь, останешься одна с детьми…
– За кого замуж? – Я даже не сразу поняла, о чем она, а поняв, замахала руками: – Милка, ты сдурела?! Ты видела, с какими он девками в наш кабак приходит?!
– С одними спят, на других женятся.
– Женится этот, как же.
– Ну, не женится, так еще как-нибудь… Не ходи, Санька. Он, может, и козырной, только… ненадежно это как-то.
– У тебя только одно на уме. Нужна я ему…
Говоря это, я не кокетничала, голова у меня в то время была забита совсем другим. Каким-то образом слава о моем умении лечить болезни стала распространяться, причем – со страшной скоростью. До сих пор не понимаю, почему сейчас ясновидящие и целители платят бешеные деньги за рекламу. Я не только не рекламировала себя, но, напротив, просила знакомых никому об этом не рассказывать. Бесполезно – недели не проходило, чтобы кто-нибудь ко мне не явился. Приходили бабы с женскими болячками, старики с язвами, артритами и сердечной болью, приносили грудных детей с пупочными и паховыми грыжами, молодые мужики просили прибавить силы… Однажды явился Ибрагим с очередным триппером, но тут уж я встала на дыбы и прогнала его в больницу. Он обиделся, хлопнул дверью на весь подъезд, а вечером его с ножевой раной в боку привез Боцман. Они ввязались в драку в сомнительном ночном клубе. Всю ночь, пропустив работу, я заживляла его порез; заодно у Ибрагима каким-то образом ликвидировался и триппер. Наутро приехал Шкипер, мрачно выслушал сбивчивый рассказ двух дружков, обматерил обоих, велел сгинуть с глаз и, оставшись со мной наедине, предъявил обширную шишку в полголовы:
«Машину на набережной занесло, шарахнулся…»
Я не поверила, но головную боль ему вылечила.
Первое время я страшно боялась происходящего и постоянно носилась в Крутичи к Сохе для консультации. Вскоре вся моя комната была завалена сухой травой, кое-что даже росло в горшках прямо на окнах. В моем деле это сено не особенно помогало, но я заметила, что люди больше верили мне, когда я вручала им настойку или отвар. Я помнила Фатиму и понимала, что без веры человека в то, что все получится, никакая болезнь не пройдет. Тем более что мелочь вроде ревматизма или головной боли можно было действительно вылечить одной травой, и я не беспокоила свой зеленый шар. Соха предупредила, что по пустякам его дергать не надо. И еще однажды сказала, что, если человек недостоин лечения или не нуждается в нем, шар не явится, хоть тресни: «Ему бог не позволит». Я усомнилась в этом, вспомнив Жигана, но вслух возражать не стала.