Билет на ковер-вертолет
Шрифт:
Неожиданный вопрос заставил меня вздрогнуть.
— Простите, не поняла?
— Вы за или против смертной казни? — мрачно повторил свой вопрос Антон.
— Нельзя отвечать смертью на смерть, — тихо ответила я. — Невозможно лишать человека жизни, его следует просто изолировать от общества, расстрел по приговору суда — это узаконенное убийство. И потом, случаются ошибки следствия, по делу одного маньяка-убийцы высшая мера наказания была применена в отношении абсолютно невинного человека. Потом преступника поймали, истина выяснилась, но покойного-то не оживить! Отмена смертной казни позволяет избежать страшных ошибок.
Антон очень спокойно посмотрел на меня.
— Я тоже так считал… до убийства Лизы. Скажите, если у вас убьют ребенка,
— Нет! — воскликнула я. — Лично бы растерзала его! Разорвала на куски!
— Но ведь невозможно лишать человека жизни по приговору суда, это, по-вашему, узаконенное убийство, — повторил Макаркин только что сказанную мной фразу.
Я растерянно примолкла.
— Вот-вот, чужую беду руками разведу… — мерно продолжил Антон. — Все мы умные, благородные, жалостливые… пока горе в ворота не постучало. Я вот очень хочу, чтобы Аня получила по заслугам, и жалею, что ее нельзя расстрелять или повесить! Но мне юристы объяснили: девчонка вообще может выскочить сухой из воды, отделаться ерундовым сроком, ведь она очень молода и ранее не судима. Так вот, я начну действовать: обойду жильцов с письмом, в котором будет требование максимального наказания. Я обращусь в газеты, подниму вселенский скандал, заставлю судью прислушаться к общественному мнению! Вы подпишете бумагу?
Я быстро пошла в коридор, бормоча:
— Совсем забыла — у меня же на плите суп стоит… Вот растяпа! Побежала в магазин за луком, встретила вас, и все из головы вымело…
— Мы столкнулись на первом этаже, — напомнил Макаркин, — вы не уходили из дома, а входили в него. Ладно, огромное вам спасибо за доброту: за сваренный суп и за то, что выслушали дурака. Я не болтлив, но отчего-то сейчас постоянно испытываю желание говорить о Лизе.
— Всегда к вашим услугам, только свистните, сразу прибегу, — пробурчала я и вышла на лестничную клетку.
Макаркин запер за мной дверь, пару секунд я тупо постояла у лифта, пытаясь побороть вдруг навалившуюся усталость. Может, люди, рассказывающие об энергетических вампирах, правы? Я ведь просто слушала Антона. Он был спокоен, не закатывал истерик, лишь один раз вышел из себя, когда начал выбрасывать белье из шкафа… Почему же тогда я еле жива?
Сзади послышался тихий скрип, и я быстро оглянулась. На двери, ведущей в квартиру Веры Данильченко, той самой бдительной соседки Макаркиной, которая заперла на месте преступления Аню Галкину, покачивался на гвозде пластмассовый номер. Очевидно, сплетница вновь на «рабочем месте» — притаилась за створкой, глядит в глазок, а сейчас осторожно чуть-чуть приоткрыла дверь, думает через крохотную щель услышать что-нибудь интересное…
Решив никак не реагировать на «наружное наблюдение», я вошла в лифт и поехала к себе. Сейчас рухну в кровать, а завтра встану пораньше и отправлюсь к Теодоре Вольфовне Блюм. Надеюсь, пожилая дама не потеряла разума и мне удастся разговорить ее.
Вас, наверное, удивляет мое желание возиться с делом, которое ясно, словно выеденное яйцо: Аню уличили в краже, и девушка в запале убила Лизу. Но отчего-то госпожу Тараканову грызли сомнения. Слишком уж много улик, свидетельствующих против Галкиной: ее взяли на месте происшествия, Антон завтра расскажет следователю об исчезновении ключей и денег. И девушка должна понимать, что Макаркин скажет о своих подозрениях. Но Анна упорно отрицает свою вину. Она дура? Или, несмотря на юный возраст, обладает совершенно железным характером? Олег говорил мне, что даже самые матерые уголовники под давлением улик складывают лапки и произносят:
— Ну ладно, начальник, твоя взяла.
А тут молодая девушка, которая не «колется», хотя следователь предъявил ей совершенно бесспорные доказательства вины. Почему Аня не сдает своих позиций? Надеется, что ей сбавят срок? Но на судей лучше подействуют раскаяние, слезы, фразы типа: «Не хотела убивать… в глазах потемнело… ничего не помню… теперь целыми днями молюсь за душу Лизы Макаркиной…»
Неужели
Глава 26
Утром я встала по звонку будильника и, почти не открывая глаз, побрела в ванную.
Тот, кто вынужден ежедневно в семь часов вылезать из кровати, сейчас хорошо поймет меня. Впрочем, мне повезло: став писательницей, я обрела возможность мирно почивать по утрам в кроватке, но память о годах, когда следовало выбежать из дома в начале восьмого, истребить невозможно. Большую часть жизни я боролась из каждую минуту такого сладкого утреннего сна: вечером вынимала из шкафа одежду и вешала ее на стул около кровати, потом собирала сумку и ставила у двери, там же поджидала хозяйку и заботливо вычищенная обувь. Будильник начинал орать в шесть сорок пять, и основная трудность состояла в том, чтобы вскочить сразу. Если начать говорить себе: «Полежу еще две минуточки», ситуация заканчивалась трагически. Глаза моментально слипались, голова проваливалась в подушку, и просыпалась я уже тогда, когда весь рабочий люд Добрался до своих контор. Поэтому разрешить себе маленькую слабость, оттянуть момент подъема, было никак нельзя.
Встав на слабые ноги, я, не раскрывая глаз, натягивала на себя приготовленные шмотки, на ощупь брела в ванную и там прежде всего плескала в лицо холодной водой. После того как один раз я почистила зубы мылом, а вместо крема для лица использовала зубную пасту, стало понятно, что веки следует разомкнуть хотя бы у рукомойника.
В семь пятнадцать сонная, ненакрашенная, плохо причесанная, не попив ни кофе, ни чаю, я уже неслась в метро. Если бы я вдруг пожелала произвести все необходимые утренние процедуры (макияж, укладка волос феном, яичница с колбасой), то вылезать из-под одеяла следовало бы ровно в шесть. Я на такой подвиг готова не была, внешняя красота приносилась в жертву сну, а есть мне рано утром никогда не хотелось.
Добежав до службы, я счастливо вздыхала и начинала приводить себя в порядок. Думаете, маячила у зеркала в туалете одна? Как бы не так! Три четверти конторских девушек приносились в «уголок задумчивости» с косметикой и расческой, а кое-кто прихватывал фен. По идее, службу нужно бы начинать в девять, но раньше десяти дамы свои места не занимали. Впрочем, оказавшись у письменных столов, народ в массовом порядке принимался завтракать. Уборщице приказывали взбодрить чайник, и, пока железный монстр закипал, вынимались бутерброды, насыпался в чашки растворимый кофе. Потом, естественно, требовалось покурить и еще раз выпить ароматного напитка… В общем, до полудня о работе речи не шло. Оставалось лишь удивляться, ну зачем нас заставляют прибыть к девяти? Лучше б отодвинули начало впрягания в ярмо на двенадцать часов дня, подчиненные в таком случае являлись бы пред очи начальства уже при полном параде и с набитым желудком. К чему мучить несчастных людей, какой от них прок в несусветную рань?
Сегодня, добредя до раковины, я вцепилась пальцами в холодный фаянс и велела себе:
— Ау, Виола, открой глазки!
Веки распахнулись, зрачки сфокусировались, я вздрогнула. Ну и рожа! В конце концов, можно понять, почему Олега потянуло на молодую сибирячку. Эта Настя Волкова небось не имеет одутловатого личика и «гусиных лапок». Нет, мне просто необходимо обратиться к специалисту! Вот разберусь с делом, напишу очередную книгу и займусь собой. Охо-хонюшки! Хирург Илья Германович-то прав. Что он там говорил про «собачьи щечки» и «улыбку Пьеро»? Пожалуйста, дефекты в полной красе, полюбуйтесь, госпожа Тараканова! Ладно, противные морщинки у глаз можно заштукатурить, но куда девать второй подбородок, а?