Билет на погост
Шрифт:
— Понимаю.
Элейн подошла к окну, продолжая перекладывать статуэтку из руки в руку. Я встал рядом, и мы устремили взоры на расстилавшийся перед нами Куинс.
— Когда-нибудь, — заметил я, — все это станет твоим.
— Золото ты мое, — отозвалась она. — Должна поблагодарить тебя за превосходный вечер.
— Тебе не за что благодарить меня.
— Нет, я в самом деле очень тебе обязана: оставаться взаперти было выше моих сил. К тому же я просто роскошно провела время.
— Как и я.
— Я так признательна, что ты
— Для меня это был не менее замечательный вечер, — признался я. — Да и приятно показаться на людях с такой очаровательной женщиной под руку.
— Я не очаровательная женщина.
— Ты чертовски очаровательна, или просто на комплимент напрашиваешься? Нужно себя правильно оценивать.
— Нет, я понимаю, что отнюдь не дурнушка, — сказала она. — Но и, разумеется, далеко не красавица.
— Давай, давай, скромничай!.. А как бы иначе ты стала владелицей стольких зданий на том берегу реки?
— Ну что ты, для этого совершенно необязательно выглядеть, как Элизабет Тзйлор, ты сам должен знать это. Нужно лишь, чтобы мужчинам хотелось провести с тобой время. Ну так вот, я раскрою секрет. Все дело — в психологии.
— В чем бы то ни было.
Элейн отвернулась от окна и осторожно поставила бронзовую кошку на кофейный столик.
— А ты и в самом деле думаешь, что я красива? — тихо спросила она, стоя ко мне спиной.
— Я всегда так считал и считаю.
— Это так любезно с твоей стороны!..
— Я совсем не пытался сказать любезность — просто...
— Да нет, я все понимаю.
Мы оба замолчали, и в комнате повисла глубокая тишина. В том фильме, который мы с Элейн смотрели, был подобный момент, когда музыка замолкла и никаких звуков не было слышно — я заметил, что это усиливало ощущение напряженности.
— Мне нужно взять рисунок, — прервал я паузу.
— Да, — ответила Элейн. — Я только заверну его во что-нибудь, чтобы не испачкался. Подожди секундочку, ладно?
Она отправилась в туалет, а я остановился посреди комнаты, разглядывая портрет Джеймса Лео Мотли работы Рэя Галиндеса и пытаясь разгадать выражение его глаз. Большого смысла в этом не было, так как передо мной был все-таки портрет, а не фотография; к тому же даже у настоящего Мотли глаза были тусклые и совершенно невыразительные.
Неожиданно для самого себя я стал размышлять о том, что он делает в этот момент. Наверное, спрятался в каком-нибудь заброшенном здании и сидит, посасывая треснутую трубку. А может быть, он поселился у какой-нибудь женщины и теперь истязает ее, забирает все деньги, убеждая ее в том, что в этом и состоит ее счастье. А может, сшибает деньги в подпольных притонах Атлантик-Сити. Или загорает на пляжах Майами.
Я продолжал пожирать глазами портрет, надеясь, что дремавшие во мне природные инстинкты подскажут, где он сейчас и что делает; вернулась Элейн и стала чуть позади меня. Я почувствовал мягкое прикосновение ее плеча и изысканный аромат духов.
— Я подумала о картонном тубусе, — сказала она. — Тебе не нужно будет складывать лист — просто свернешь его в трубку, и все будет в порядке.
— Откуда он у тебя? Не думал, что ты держишь у себя подобные вещи.
— Конечно, нет. Мне просто пришло в голову, что если смотать с барабана бумажные полотенца, то как раз получится такой тубус.
— Замечательная мысль!
— Я тоже так думаю.
— Неизвестно только, нужно ли из-за этого выбрасывать целый рулон полотенец.
— А сколько стоит рулон одноразовых полотенец — чуть больше доллара, да?
— Понятия не имею.
— Да, примерно столько. В любом случае портрет стоит того. — Она протянула руку и осторожна коснулась кончиком пальца портрета Мотли. — Когда все закончится, — сказала она, — я хотела бы сохранить его.
— Зачем он тебе?
— Вставлю в рамку и повешу на стену. Помнишь, как Галиндес сказал: «Можно в рамку — и на стену»? Он, конечно, шутил, потому что не относится к такой работе всерьез. А это — настоящее искусство.
— Ты так думаешь?
— Запомни мои слова. Надо было попросить его поставить автограф. Может, я еще увижусь с ним... Как ты считаешь, он согласится?
— Думаю, он будет польщен. Знаешь, я собирался сделать всего несколько ксерокопий, но ты подсказала мне идею, сделаю полсотни, не меньше.
— Замечательно!.. — пробормотала Элейн, нежно положив мне руку на плечо. — Умница.
— Что правда, то правда.
— Ага.
Вновь наступила тягостная пауза, и я откашлялся.
— А ты надушилась, — заметил я.
— Да.
— Только что?
— Ага.
— Очень приятный запах.
— Я рада, что тебе нравится.
Я наклонился, чтобы положить рисунок на стол, а когда выпрямился, рука сама собой коснулась ее талии и остановилась на бедре. Элейн тихо, почти неслышно вздохнула и прижалась ко мне, опустив мне голову на плечо.
— Так хорошо!.. — прошептала она. — Ты знаешь, я ведь не только надушилась; я и разделась.
— Но ты же одета?
— Да, но под платьем ничего нет, только я.
— Только ты?
— Да, я; я и еще немного духов, — Элейн немного покрутила головой, чтобы я смог оценить их аромат. — И зубки почистила, — добавила она, не сводя с меня глаз и слегка приоткрыв ротик. Некоторое время она молча смотрела на меня, а потом закрыла глаза.
И я крепко обнял ее.
Это было просто незабываемое ощущение — стремительное, но неспешное, страстное, но знакомое, привычное, но сладостно необыкновенное. В эту ночь мы смогли соединить воедино опыт и непринужденность старых любовников и пылкость чувств молодых влюбленных. Нам с Элейн всегда было хорошо вдвоем, и с годами взаимная тяга только усилилась. Мы были счастливы как никогда прежде.