Билет в никуда
Шрифт:
– Тронулись, – через десять минут после отправления сказал Иосиф. – В добрый час.
– В добрый, – ответила Яна.
Белоцерковец храпел на весь вагон, изредка разбавляя эти звуки задорным бульканьем. Прошла проводница, еще раз сверила электронные билеты. У режиссера бумажный билет торчал из кармана джинс, и так как он вряд ли б отреагировал даже на атомный взрыв, Юлия вытащила билет, оторвала нужную часть.
Когда запах еды рассеялся, а некоторые начали стелить постели, якобы лечь, а по сути, чтоб на их месте не сидели, Эдуард Эдуардович достал из сумки внушительную курицу-гриль – еще горячую, в термопакете, три упаковки сока, помидоры, одноразовые столовые приборы, хлеб, соль, грузинскую аджику, огурцы. Заметно опустевшую сумку вернул под койку.
– Присаживайтесь, – позвал всех. – Поесть я люблю. И покормить других тоже люблю!
Умопомрачительный запах курицы убедил не только мужчин поесть мяса, но даже Яна соблазнилась. Белоцерковца, совместными усилиями, переложили ближе к стенке, а рядом разместились Эдуард Эдуардович и Иосиф. Яна с Каннибаловым и Мишастиком сидели на противоположной койке.
Поначалу все усиленно жевали, но позже, когда животы заурчали, перерабатывая еду, медленно, но верно, завязался разговор, в котором не участвовал лишь Каннибалов.
Каждый начал беседу на волнующую его тему. Так Иосиф поведал об упадке в спорте. Мол, его не финансируют, не развивают. Припомнил юность, когда занимался альпинизмом, то все выезды, все снаряжение ему оплачивало советское государство, а сейчас занятие альпинизмом своим чадам могут позволить лишь хорошо обеспеченные родители.
Яна перехватила инициативу и завела речь об упадке в культурной области. Сказала, что, будучи поэтессой и членом Союза Писателей, два первых сборника стихов ей пришлось публиковать за свой счет, лишь третий согласилось выпустить мизерным тиражом одно крохотное издательство. По ее словам стихи нужны только поэтам, а это говорит об огромной яме в культуре России.
Когда она договорила, проснулся Белоцерковец. Поднялся на локте, мутным взором осмотрел попутчиков.
– Зайцы переростки, – буркнул режиссер. Тут же завалился и вновь заснул.
Мишастик заспорил с Яной, доказывая, что культура никуда не делась, просто перетекла в другое русло. Пока они спорили, Эдуард Эдуардович жаловался Иосифу на бюрократию, забившую, словно сошедший сель, все отверстия управленцев. Лишь Каннибалов не сказал ни слова. Он успевал послушать Мишастика и возражения Яны, одновременно вникая, на что жалуется Эдуард Эдуардович.
Обе дискуссии закончились одновременно, будто по команде. Четыре пары глаз остановились на Каннибалове.
«Начинается?!» – горько подумал он. Ситуация требовала, чтоб Каннибалов что-то сказал, но не мог придумать ни слова. На помощь пришла ситуация.
У Яны в сумочке зазвонил телефон. Женский аксессуар остался на боковом сиденье. Поднимаясь, она стукнулась, как недавно Белоцерковец, головой о верхнюю койку.
– Ненавижу поезда! – поэтесса потерла макушку. Подошла к сиденью, достала из сумочки мобильник. Все мужчины, пусть и ненадолго, задержали взгляды на попутчице, а в особенности на ее притягательной попке.
– Я тоже не собирался ехать на поезде, – Иосиф с трудом оторвал взгляд. – Думал на самолете. Так вот, сейчас бы уже к Москве подлетал.
– Мы, вероятно, на одном рейсе намеревались лететь, – подтвердил Мишастик. – Что это за засада с аэропортом? Никогда о таком не слышал!
– И я собиралась лететь! – Яна убрала мобильник в сумочку. – Ну, а вы? – присела на место, посмотрела на мужчину в очках. – Вы все молчите и молчите. А чем вы занимаетесь?
Каннибалов глубоко вдохнул, поправил тяжелые очки, пожевал губами.
– Каннибалов Василий Петрович, – представился он. – Несмотря на такую оригинальную фамилию, я всего лишь педиатр тридцать седьмой детской больницы Ростова-на-Дону.
– А это где? – одновременно спросили Мишастик с Эдуардом Эдуардовичем.
Мишастик, вместе с остальными участниками «Лейкемии», лишь несколько лет назад переехал из «Папы» в Москву, а Эдуард Эдуардович всю жизнь прожил в Ростове.
– В центре, – сказал Каннибалов, лихорадочно придумывая, как выйти из сложившейся ситуации.
Помог, как всегда, случай. В отсек вошла Юлия.
– Чай? Снеки? – предложила проводница.
Глава 2
Белоцерковец проснулся, когда солнце за окнами уверенно ползло в зенит. Тело налилось свинцом, голова гудела, а во рту пустыня, хоть кактусы сажай. Попытался встать, но организм, ослабленный недельным запоем, отреагировал отрицательно – появились рвотные позывы, а в голове, будто атомная бомба взорвалась. Режиссер несколько минут лежал с закрытыми глазами и пытался вспомнить цепь событий, приведшую его в поезд.
Он помнил, как приехал десять дней назад в Ростов по заказу «Первого» канала. Ему поручили снять документальный фильм с рабочим названием «Партизаны Великой Отечественной», для которого он и поехал собирать материал. Помнил, как отправился к Виктору Бровкину, ветерану ВОВ. Помнил его долгие и нудные рассказы о войне. Помнил, как вышел из дореволюционного здания и зашел в ближайшую забегаловку, выпить холодного пивка, чтоб хоть как-то избавиться от невыносимой ростовской жары. Помнил, как осушил первый бокал, а дальше… Все смешивалось в переплетении лиц, квартир, бутылок.
Он ощупал полку. Сумки нет. Пересилив тошноту и превозмогая головную боль, опустил голову и посмотрел под койку. Ничего. Чистый коричневый пол.
– Бли-и-и-н! – Белоцерковец откинулся на койку и закрыл глаза. Проверил карманы, где ничего кроме паспорта, билета и двухсот рублей не оказалось. – Бли-и-и-н! – заключил он.
Одежда, вещи, фотоаппарат, телефон, диктофон, записи, командировочные и прочие ценные вещи пропали. Режиссер хлопнул себя рукой по лбу. Голова отозвалась звоном в ушах и тупой пульсирующей болью. Он встал, поморщился от молоточков, застучавших в виски, мутными глазами оглядел спавших попутчиков. Затем отправился к проводнице. Режиссер шел мимо пустых коек с неубранным бельем и не мог вспомнить, как оказался в поезде. Ведь поклялся не ездить на этом изобретении дьявола с того дня, как брат-близнец погиб под колесами тепловоза.