Билли
Шрифт:
Помню, однажды я позвонила к ней в дверь и услышала, как она сказала кому-то по телефону (у нее в кухне было открыто окно): «Послушай, я с тобой прощаюсь, ко мне тут Билли пришла. Да нет же, конечно, ты ее знаешь, это бедная малышка, о которой я говорила тебе на днях…», ее слова полоснули меня как ножом по сердцу, и я чуть не бегом от нее сбежала.
Какого черта она так обо мне говорит? Мне шестнадцать лет, я сплю с мужчинами, выкручиваюсь сама и ни у кого никогда ничего не просила. Я считала это несправедливым. Я считала это отвратительным. Я считала это унизительным, в конце концов. А потом я услышала, как она кричит вдалеке: «Би-и-и-илли!» – «Да пошла ты, – подумала я, притворившись глухой, – да пошла ты». Сделала еще пару шагов, но тут у меня внутри что-то оборвалось, и я повернула назад.
Да, нравилось мне это или нет, но я действительно была бедной малышкой, и верить, что это не так, для меня было непозволительной роскошью…
Я вернулась, она меня расцеловала, мы выпили с ней по чашке кофе с молоком, я забрала свое письмо и расцеловала ее на прощание.
Уходя от нее, я оставалась все тем же заморышем, но мне казалось, будто я выросла.
Со всеми вытекающими отсюда смягчающими для меня обстоятельствами.
* * *
В ту пору я не только смотрела телик, прогуливала школу и обслуживала парней, не гнушавшихся моего происхождения, но и соглашалась на любую подработку. Присматривала за детьми, присматривала за стариками, делала уборки, выкапывала камни и картошку.
Проблемой по-прежнему оставался мой возраст. Люди были не прочь меня поэксплуатировать, но не могли нанять меня официально. Как они говорили, не имели права. Ну как же, конечно… Я подтираю задницы их старикам и чищу сортиры, и это нормально, а вот платить мне по полной цене им, бедненьким, закон не разрешает…
Я потеряла Франка из виду. Я знала, что он иногда приезжает на выходные и во время каникул, но он никуда из дома не выходил. Значительно позже я узнала, как сильно он тоже во мне нуждался в те годы, и я до сих пор не могу себе простить, что мне тогда не хватило духу, вернее, я просто не додумалась прийти постучаться к нему в дверь, чтоб прогнать мрачные мысли из его головы. Просто сама я была настолько потерянна, что и подумать не могла, будто я… как бы это сказать… будто я вправе прийти к кому-либо на помощь.
Это были времена борьбы за выживание, как говорят некоторые: «Это были времена моей юности…» Прости меня, Франки. Мне очень жаль. Я и представить не могла, что тебе было так же хреново, как мне…
Я думала, ты сидишь себе в своей маленькой уютной комнатке, читаешь книжки, слушаешь музыку, делаешь уроки. Я тогда еще не знала, что у нормальных людей тоже бывают проблемы…
А потом однажды все изменилось.
В один прекрасный день мой отец, конечно, совершенно непреднамеренно, наконец сделал для меня доброе дело: он умер.
Его убило током на линии скоростного поезда, когда он там тырил то ли кабель, то ли что-то еще.
Он умер, и вскоре поутру, когда я вместе с оравой настоящих на этот раз цыган сортировала картошку, ко мне пожаловал мэр.
Когда он, невзирая на то, что у меня были супергрязные руки, протянул мне свою для рукопожатия… я поняла, что ветер, кажется, переменился… Да, а когда он со мной попрощался, к своим сортировочным бакам я возвращалась уже почти улыбаясь.
Эх, звездочка моя, не ты ли тогда соскучилась по нам?
Выше голову, Франк и Билли! Выше голову!
Мэр пожал мне руку и попросил зайти к нему на следующей неделе. У него в кабинете я узнала, что, во-первых, мой папик не был расписан с моей мачехой, и во вторых, я унаследовала кусок земли в Сморчках, который стоил хороших денег. Почему? Потому что это была самая высокая точка в округе, и куча заинтересованных лиц хотели установить там какие-то то ли ретрансляторы для мобильников, то ли еще какие антенны.
Да ладно… Так вот о чем были все эти письма, которые мы получали не первый год, но отродясь не удосуживались прочесть?
Да ладно, получается, я единственная наследница нашего гадюшника, и мэрия хочет у меня его выкупить?
Да ладно…
Пока тянулось оформление бумаг, мне наконец стукнуло восемнадцать, мачехе со всем ее отродьем предоставили социальное жилье, а я получила чек на сумму 11 452 евро, выслушала трепотню нотариуса, объяснявшего мне, сколько денег из этой суммы я должна отложить на налоги, и открыла на свое имя счет в Почтовом банке.
Само собой разумеется, мачеха в ту пору и глазки мне строила, и шантажировала всеми доступными ей способами, чтоб я отстегнула ей хоть какую-то часть… Причем, по крайней мере, половину, иначе я окажусь действительно неблагодарной тварью, учитывая все, что она для меня сделала, и что она воспитывала меня как родную дочь, хоть я и была дочерью грязной девки.
А я-то думала, что от нее я уже все дерьмо получила сполна, но тут, даже в тех непростых обстоятельствах, эта ее «грязная девка» очень больно меня задела… Вот ведь как, да? Даже немного разбогатев, все равно остаешься беззащитен… Она выдала мне весь свой яд, я выслушала ее, прикинувшись, что, может быть, я и сжалюсь, может быть, но все свое детство я выслушивала ее стенания по поводу самого факта моего существования и неустанные напоминания о том, что я ей всю жизнь испортила, в общем, поскольку она мечтала о массажном кресле, то я и оплатила ей это чертово кресло с доставкой в ее новый клоповник и сделала ручкой.
В ту пору все смотрели на меня такими добрыми глазами, абсолютно все. Потому что в маленьком городе всем все известно… Ходили слухи, что на меня свалилось целое состояние, какие-то там миллионы и все такое, ну а я не мешала людям говорить.
Да уж, со мной теперь здоровались на улице, но я не перестала работать, напротив, с наступлением возраста великих и славных легальных заработков устроилась кассиршей в супермаркет.
Я тогда жила с парнем, которого звали Маню и который, естественно, тоже стал относиться ко мне значительно лучше. Настолько, что малышка Биби оплатила ремонт его автомобиля, купила охотничье ружье, о котором он мечтал, и даже поверила, что он ее любит. В общем, все шло путем. И мы уже чуть ли не о свадьбе поговаривали.