Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага.
Шрифт:
— Володя, да ты же стал весь седой… Что же с тобой война проклятая сделала…
А директора уже я не застал: он ушел добровольцем в армию.
Дома у меня все хорошо. Анюта привычно, по доброму, по домашнему меня отругала, но делала это как-то вяло, без огонька… Поиграл с ребенком, оставил все деньги, которые выгреб из кармана, поцеловал жену и навсегда ушел из странно опустевшей, притихшей коммуналки.
Отметил странную особенность: кондукторы в ленинградском трамвае не брали с меня денег…
До отъезда на фронт жил в цеху, возле пушки. Спал на верстаке, где рядом на таких же верстаках
А потом в цех, в окружении холуев и прихлебателей, сияя орденами на перекрещенной ремнями груди, вошел рыжеватый, наглый, барственный комдив («Нос крючком, голова сучком, жопа ящичком».), по слухам, личный знакомый товарища Сталина, и предложил дальнейший цикл испытаний проводить в его Группе. По программе, видите ли, теперь надо было испытывать орудие возкой по пересеченной местности. А комдив собирался именно маршировать, быстро и энергически… По принципу: Пришел. Увидел. И … обосрался.
Вот так я и оказался в группе комдива Котова… Чтоб он сдох, БаринЪ.
… — «Финляндия — это иллюзия!», это не я сказал, а Леонид Андреев. — Тихий, стеснительный юноша вполне питерского, чисто интеллигентного вида задумчиво смотрел на проплывающие мимо приоткрытой вагонной двери тяжелые лапы елей… Вот это и называется, дежа вю! Было, было… Три недели назад мы вот так же ехали на фронт, и все тогда еще были живы…(«А что, мы сейчас не есть совсем живы?» — не очень грамотно строя в волнении фразу, спросил Ройзман. «Да успокойся ты, — утешил его мудрый Петрович. — Кое-кто еще и при жизни протух…»)
— Да, иллюзия… Но для русского художника она была иллюзией прекрасной. Финн для нас был чужим, но не враждебным, как тот же швед, к примеру… Скорее он был пушкинским «убогим чухонцем», серым, но честным, чистым, но бедным…
— Ага, бедные они…, — с ненавистью произнес я.
— Увы, они такие, какие есть! в коллективном сознании северян есть то, что можно назвать «северностью». Эта северность, по мнению одного нидерландского исследователя, проявляется в культурной идентичности, в менталитете. Повторяя Монтескье, ван Баак пишет, что холодный климат делает сердца сильными и храбрыми, а характеры — уверенными, откровенными и… до крайности жестокими и подозрительными. Однако, отметим, что финны веками жили рядом с русскими, заимствуя у них даже слова своего родного языка: от самых простых, серп — sirppi, сапоги — saapas, окно — akkuna, ложка — lusikka, лужа — luosa до самых важных, таких как, например грамота — raamattu или крест — risti… У простого финна никогда не было ненависти к русскому, русский не был для финна поработителем, злым надсмотрщиком… А вот русские всегда относились к финнам чуть снисходительно, несколько свысока… Потому что и страны-то таковой, Суоми, и в помине не было! Было Великое Княжество Финляндское, которое переходило из рук в руки, как разменная монета… Простому финну, как раз, это было абсолютно по kyrp"a! А вот финская интеллигенция, испытывая комплекс национальной неполноценности, стала себе придумывать Великую Финляндию…
И интеллигентный юноша, покраснев, сказал нехорошее слово: — Дураки.
— А зовут-то Вас как? — осторожно спросил его я, уже с тоской предчувствую ответ.
— Александр Иванов… но можно, просто Саня…
… Дверь вагона резко распахнулась. Внизу, на рельсах, не доставая крохотной головенкой с выпученными от усердия глазами, стоял порученец комдива…
— Замполит где?! — фальцетом пропищал он.
Ройзман поднялся с нар, элегантно потянулся, поправил фуражку с высокой тульей:
— Я замполит!
— Успокойтесь, Исаак Абрамович, — положил ему руку на плечо подполковник Вершинин. — Он нас не видит…
— Почему это? — удивился немецкий комиссар…
— Да уж так! Полагаю, что нас видят только хорошие люди…, — пожал плечами русский офицер.
— Правда-правда! — подтвердил Петрович. — Уж как я в цеху не изгалялся перед мастером, ан нет! Не видит он меня и в упор, да и шабаш. Впрочем, он меня и при жизни-то не особо замечал… А вот только зашел я в шалман, как буфетчица Клава тут же налила мне стопарик беленькой, накрыла кусочком черного хлебушка… Душевно мы с ней посидели!
— Я замполит…, — стеснительно произнес новенький Саня.
— К Командующему Группы! — с пиететом и придыханием произнес штабной.
Да, Котов не мог назвать себя командиром корпуса… Потому что корпусное управление образовано не было. Более того, 163-я Стрелковая ему даже не была подчинена! Да что там. Она не была Котову и придана… Она его только поддерживала (понимающий штабные заморочки эту коллизию легко оценит)… И потому Котов с презрением ею вообще никак не управлял. В результате у нас был вовсе не корпус из двух дивизий, и не две дивизии, а дивизия и еще одна дивизия…
Вы понимаете, корпус не есть сумма силы двух дивизий, это сумма сил двух дивизий в квадрате! А у нас получился минус… Две системы снабжения, две системы линий связи… Да что там! И свою-то дивизию комдив сумел ИСКРОШИТЬ даже не на полки, а отдельные роты и батальоны, которые героически дрались сами по себе, как растопыренные пальцы. А белофинны били нас кулаком. Крепко сжатым кулаком.
— Знаете, Саня, а я с Вами пойду…, — подхватывая шинель, сказал я. — И не спорьте! Если бы Вас в политотдел вызывали, где у Вас свои, замполитовские дела, меня и не касающиеся, то вот Вам Бог, и скатертью дорожка…А Котов… короче, я с Вами!
— Очень обяжете…, — пролепетал Саня.
… В штабном жарко натопленном «международном» вагоне, который, надо полагать, раньше ходил как не в самой «Красной Стреле», за полированным столом сидел комдив, почему-то в полосатой матросской фуфайке (Её русские называют «тельняшкой». Очень эротично. Прим. Редактора) и командирской зимней фуражке.
Растопырив рыжие тараканьи усы, Котов грозно произнес:
— А-а-а, замполити-и-ик… Ты — то мне и нужен! Говорят, ты по фински малость понимаешь, а?
— Немножко понимаю. Я доцент факультета скандинавских языков…, — тихо ответил Саня. Вот это да! Я-то его за студента-старшекурсника принял…
— Ну, доцент, — усмехнулся Котов, — прочти, что тут написано, а? А то мы тут люди-то все простые, в гимназиях не обучались…
Саня взял со стола лист бумаги, внимательно его осмотрел:
— Написано по фински…
— От молодец, а? Выкрутился, доцент! А я-то, глупый, думал, что по китайски… Прочесть сможешь?