Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага.

Белоусов Валерий Иванович

Потом продолжает, но так, будто презрительно сплевывает слова через губу:

— Какая еще там головная походная застава? Какая там боковая? Я Котов! Ты меня понял, дурачок? Повторю по буквам: К-О-Т-О-В. Меня вся Красная Армия, да что там… меня вся Европа знает! Все враги трепещут одного моего имени! Бело-Финны от меня просто бегут… И правильно делают! Потому что Котов шутить не любит! Котов пройдет по белякам карфагеном! («Что он сделает? — переспрашивает тугоухий артиллерист Петрович. — Автогеном пройдет? Это, действительно круто!») Котов — краса и гордость Страны Советов! Вот, посмотри, — и комдив гордо выпятил грудь — у меня два!

ДВА! Ордена Красного Знамени! («А вот у кого он второй орден украл? — задумчиво произнес Лацис. — Вот внимательно присмотритесь: на втором по счету Ордене снизу должна быть белая планочка, а на ней цифра 2, или 3, или, как у Семена Михайловича, 4… А у Котова висят два ОДИНАКОВЫХ ордена? Интересное кино?») А у тебя, гляжу, воблый ты глаз, даже медальки «XX лет РККА» нет? У тебя вообще орденишко-то хоть один есть? А? Завалященький самый, за лизание задниц? — глумясь, продолжал комдив.

— Есть. — очень скромно сказал полковник. — У меня есть Императорский Военный орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия Четвертой степени…

— Ах, имера-а-а-а-торский…, — протянул Котов. — Так, значит, по царским временам тоскуем, ваше благородие, а? А вот мы ваших благородиев в дугу гнули, да-а-а-а…. И тебя я, воблый ты глаз, тоже в дугу согну… Вот сейчас встанешь ты, кавалер, отличивший себя в бою особливым мужественным поступком, по присяге, чести и долгу своему, на колени! И мне, красному герою, будешь сапоги целовать!

— Нет. — тихо и непреклонно произнес начальник штаба.

— Ась, не слы-ы-ышу? — шутовски приставив ладонь к уху, переспросил Котов.

— Я могу встать на колени и поцеловать. Только Боевое Знамя. — совершенно спокойно, даже как-то равнодушно сказал полковник. («Хорошо сказал.» — отметил подполковник Вершинин.)

— Вот тварь! — удивленно произнес Котов, когда уродливый, пучеглазый карлик-порученец Медведко вытаскивал, подпрыгивая от желания угодить комдиву, оружие из кобуры теперь уже видимо, бывшего полковника. — Все вы тут твари! Иду я тут к своему салон-вагону, вижу, один боец вовсе без сапог, сидит, лапти плетет. Я его по матушке, а он меня — по моей… Расстреляли уже, поди, мерзавца! И этого тоже, тоже… В трибунал его, сволочь белогвардейскую… Расстрелять! А вы все, что стоите? Бегом в подразделения! И вперед, вперед, только вперед! Иначе… Всех в трибунал!

— А что, ребятки…, — задумчиво протянул Петрович. — Гляжу это я на энтого дурака, и сдается мне вот что. Ты, Иваныч, конечно, не расстраивайся шибко, но… Думается мне, что пора и вам с нашим новым Саней потихоньку собираться.

— Да! — поддержал его комбат. — А не провести ли внеочередную санитарную обработку личного состава? Белье бы надо Вам чистое одеть…

— Верно, верно…, — отметил комиссар Ройзман. — Камрады будут довольны! Тем более, что время у Вас на это есть…

Действительно, колоссальная пробка, стремительно образовавшаяся на шоссе, где в четыре ряда встали насмерть танки, машины, пушки, тягачи «Комсомолец» с брезентовыми тентами в виде острокрыших домиков над сиденьями для расчета позволяла не только попариться в бане, а даже её и построить!

Наши батарейцы мигом разбили палатку, накалили в костре гранитных валунов, закатили их под брезентовый полог, принесли кипяточку, плеснули… Зашипело, обдало горячим паром…

Самым последним, в уже остывшей бане, мылся наш стеснительный политрук Саня. Стеснение его происходило от синей татуировки на узкой и впалой груди, которую он, как

Бернадот, ужасно стыдился. (У Бернадота, бывшего революционного наполеоновского генерала, ставший шведским королем, было наколото «Смерть королям!» А у филолога Иванова — Vae! [87] — коротко и непонятно.)

87

Бля! (лат)

Бойцы надели чистое белье, и на душе у многих хотя бы в этот вечер стало спокойнее…

Ночью к штабной колонне, замершей в мертвой пробке, неслышимые за рокотом моторов, которые невозможно было заглушить, чтобы не заморозить двигатели, первый раз подползли белофинны, зарезали часовых и забросали штабные фургоны гранатами…

Комдив Котов не пострадал.»)

Запись чернилами, почерком Юсси:

Впервые за все время моего печального знакомства с Талвелой я увидел его таким.

Я видел его всяким: сосредоточенным, задумчиво склонившимся над картой; печальным и грустным в те редкие минуты, когда, как ему казалось, его никто не видит; улыбающимся своей особенно ласковой и доброй улыбкой, от которой на душе у видящего её становится жутко и мерзко…

Но сейчас подполковник выглядел настолько непривычно, что я просто диву давался!

На лице Пааво как-то блудливо гуляла неуверенно-трусливая подленькая улыбочка, как у скользкого привокзального сутенера. Наш грозный командир угодливо сгибался в полупоклоне, мелко семенил, сопровождая чванного, надутого типа, похожего на напыщенного, страдающего геморроем педераста. (Ну вот, опять. От чего не написать просто: напыщенного? Прим. Редактора).

— Вот, разрешите вам представить, господин…

— Виккерс! Он может называть меня господин Виккерс, дружище…, — не вынимая из уголка губ ароматную сигару, пробормотал незнакомец. Ничего дружелюбного в слове «дружище» я не услыхал.

— Слушаюсь! Господин Виккерс, разрешите вам представить нашего лучшего, самого отважного и толкового офицера, капитана Суомолайнена!

— То, что он лучший, так это и понятно… За свои деньги, дружище, я имею право требовать только высший сорт! Но… зачем так сложно? Суомо… это долго и неудобно! Я, любезный, буду звать вас Финн! Вам это понятно?

— Не понимаю, господин Виккерс, зачем вам вообще меня куда-то звать? — окрысился на незнакомца я. — Я вот он, стою перед вами… пока! А засим, разрешите откланяться, служба-с…

— Э, Юсси, постой, горячий финский парень…, — зашептал мне на ухо подполковник, крепко ухватив меня за локоток. — Брат, выручай, а? Это не просто господин, а ого-го какой господин! представитель наших доблестных союзников…

— Да шел бы он лесом? Фамилия ему моя не нравится, скажите пожалуйста? («Будто она мне нравится!» — про себя добавил я.)

— Ну ты понимаешь, большая политика… Сам Барон просил! — поднял Пааво вверх указательный палец.

— А! Ну, если сам Барон… а что просил-то?

— Да как обычно! Оказать всемерное содействие…, — пожал плечами подполковник. — Так что ты с сего числа поступаешь во временное распоряжение господина бригад… господина Виккерса.

— Слушаюсь. А что этому недо-генералу вообще нужно? Надеюсь, в круг его интересов входит только обычный деловой туризм военно-прикладного характера? ну, там, пострелять по русским фазанам, потом выпить рюмочку самогона и посетить сауну?