Бирон
Шрифт:
Анна и не видела сейчас в ней соперницы власти; ее сердце больнее уязвляла молодость цесаревны, и она невольно вспоминала свою печальную молодость. Несколько раз под влиянием ревнивой тоски она враждебно взглядывала на Елизавету.
Всегда несколько сонная Прасковья Ивановна оживилась и благосклонно слушала сидевшего рядом Василия Лукича.
На конце стола Шастунов что-то весело вполголоса рассказывал Юлиане, и та, оживленная и радостная, закрывая рот платком, едва сдерживалась от смеха. Ариальд, стоя за креслом императрицы,
Несколько раз Анна бросала милостивые взоры на этот молодой угол стола. Она привыкла к своим «девкам», как она называла фрейлин. Кроме того, теперь, при ее настроении, ей особенно дорого было всякое воспоминание о Митаве, а эти девушки напоминали ей многое.
— Однако, поручик, — громко сказала она, обращаясь к Шастунову. — Ты, я вижу, даром времени не тратишь.
Она улыбнулась и погрозила Арсению Кирилловичу толстым пальцем. Арсений Кириллович смутился, покраснел и вскочил с места.
— Ваше императорское величество… — начал он.
— Сиди, сиди, — прервала его Анна. — Да что вы все шушукаетесь там да хихикаете. Вам, видно, очень весело. Так повеселите и нас…
Глаза Юлианы засверкали удовольствием при словах императрицы.
Сам Василий Лукич тоже был доволен. Он был обрадован таким настроением императрицы. Он предпочитал его тому угрюмому и раздраженному состоянию, в котором Анна находилась все это время. «Она примиряется со своим положением, — думал он. — Тем лучше. В Москве, окруженная пышным двором и внешним почетом, в богатстве, роскоши, среди празднеств, она будет вполне счастлива и довольна».
Хотя герцогиня Мекленбургская сидела рядом с императрицей, ей никак не удавалось сказать Анне тайно даже несколько слов. С другой стороны сидела царевна Прасковья с Василием Лукичом. А Василий Лукич, несмотря на то что, казалось, был поглощен разговором с царевной, ни на минуту не прекращал своих наблюдений и при каждом слове императрицы почтительно смолкал.
А императрице страстно хотелось узнать, на что намекала Екатерина. Раз или два она вопросительно взглянула на нее, но в ответ Екатерина переводила глаза на Василия Лукича, и Анна понимала ее.
Маша, успокоенная словами императрицы, тоже приняла живое участие в веселом шушуканье молодежи. Только ее мать сохраняла грустное выражение лица.
Вскоре после обеда Ягужинская, поблагодарив императрицу за милость, отправилась домой. Императрица на прощанье снова неопределенно и милостиво сказала ей:
— Не убивайся, Анна Гавриловна. Бог милостив. Все как-нибудь уладится.
Василий Лукич глубоко поклонился Ягужинской, но она сделала вид, что не заметила его.
Императрица продолжала милостиво беседовать с гостями, но князю Шастунову надо было вернуться к своим обязанностям, к великому огорчению Юлианы. Он взглянул на Долгорукого и сделал движение встать. Василий Лукич понял его и сейчас же испросил разрешение императрицы
Анна милостиво кивнула головой и шутя произнесла:
— Ты смотри у меня. Не смущай моих девок.
Шастунов низко поклонился и вышел.
Не прошло и нескольких минут, как он вернулся снова и доложил, что прибыла Прасковья Юрьевна Салтыкова и просит милостивого разрешения явиться к императрице. Анна бросила вопросительный взгляд на Василия Лукича, но не успел он произнести слова, как Екатерина крепко сжала руку сестры, словно призывая ее к самостоятельности, и Анна громко сказала:
— Позови Прасковью Юрьевну.
Этот день был не особенно удачен для Василия Лукича. Ему не нравилось поведение императрицы. И в душе он решил принять некоторые меры. Приезд сестер, особенно Екатерины, в которой он видел открытого врага. Потом просьба Ягужинской, теперь приезд Салтыковой, сестры униженного верховниками фельдмаршала Ивана Юрьевича и жены генерала Семена Салтыкова, майора Преображенского полка, явно сторонившегося верховников, и притом родственника императрицы.
Но делать было нечего. Прасковья Юрьевна уже входила в комнату. Императрица приняла ее с видимой радостью.
Живая и бойкая, Прасковья Юрьевна сделала глубокий реверанс императрице, запросто, по-родственному поздоровалась с царевнами, кивнула Василию Лукичу, улыбнулась фрейлинам, щипнула за ухо Ариальда и быстро заговорила, бросив выразительный взгляд на герцогиню Мекленбургскую. Та слегка наклонила голову.
— Ваше величество, а я к вам с презентом.
Анна улыбнулась.
— С презентом? — спросила она. — В чем дело?
— Сейчас, ваше величество, — позвольте этому мальчику (она указала на Ариальда) велеть принести презент. Я его оставила в приемной.
— Иди, Ариальд, — сказала заинтересованная императрица.
Заинтересованы были и все окружающие, даже сам Василий Лукич.
Через несколько минут вернулся Ариальд в сопровождении камер-лакея, осторожно несшего за ним довольно большой ящик нежного палисандрового дерева. По указанию императрицы ящик поставили на столик перед ее креслом. Василий Лукич подошел ближе. Все столпились около столика.
Салтыкова бегло взглянула на Екатерину и вынула из кармана ключик. Медленно, словно для того, чтобы возбудить еще большее любопытство, она открыла футляр. В футляре оказались часы. Она вынула их и поставила на столик.
— Вот так презент! — с удовольствием произнесла Анна, любуясь часами.
Часы действительно были красивы. Серебряный циферблат с золотыми стрелками был вделан в скалу из белоснежного фарфора. Скалу увенчивала, группа, изящно исполненная, изображающая Амура и Психею.
Часы шли. Салтыкова надавила пружинку, и они отчетливо, серебристым звоном, пробили три и четверть.
— Это ежели проснуться ночью, — пояснила она, — то и без огня можно узнать, который час.