Бирон
Шрифт:
— Что же тебя, князь, удивляет? Ведь она императрицей себя чувствует.
— Нет, не то это. Чудится мне, что за нее Остерман работает.
— Да разве он — не наш?
— А кто его знает? Кто разгадает эту хитрую немецкую лисицу?.. — продолжал высказывать свое беспокойство Долгорукий. — А вот сейчас приехали во дворец Бирон и какой-то таинственный синьор Джиолотти. Анна удалила меня и вела с ними какую-то беседу. О чем? Кто их знает! А только одно скажу: не к добру это, князь Дмитрий. Ах, вон, гляди, вон он, этот таинственный иноземец!
Дмитрий Голицын поглядел и побледнел не менее,
— Господи! Какой диковинный… какой страшный!.. — прошептал он, хватая руку Долгорукого.
— Я говорил тебе… Этот человек, похожий на антихриста, несет нам несчастье!
Суеверный ужас застыл на лицах обоих князей.
Джиолотти, в своем диковинном для москвичей костюме великого магистра, в фиолетовом плаще, со сверкающей таинственным сиянием цепью на шее, шел гордо, важно, величественно. Общее изумление овладело всеми.
— Кто это? Смотрите, смотрите: он направляется прямо к трону! Кто этот дерзновенный смельчак? — послышался шепот.
Джиолотти действительно подошел к трону и остановился около него, по правую сторону.
Появление «страшного» незнакомца особенно поразило митрополита. Он обратился к сонму высшего духовенства, стоявшему позади, и довольно громко произнес:
— Кто сей человек? Кто смеет подходить столь близко к священным ступеням трона помазанников Божиих? По лику его вижу, что человек он иного племени, басурман, еретик, едва ли не жидовин.
Что ответили близстоящие митрополиту, неизвестно, так как в зале произошло сильное движение благодаря появлению двух лиц. Это были Остерман и Бирон.
Бирон в парадной форме обер-камергера подошел к дверям внутренних покоев императрицы и остановился как вкопанный. Его поза была надменна, горделива. В ту же минуту Остерман подошел к Дмитрию Голицыну и Долгорукому.
Лица тех просияли. Засверкали взоры и их приспешников. Все кончено: раз Остерман, сам Остерман открыто присоединился к группе верховников-заговорщиков, значит, победа на их стороне. «Великий оракул», вовремя заболевающий, всегда вовремя и выздоравливал.
— Мы погибли! Остерман изменил нам! — взволнованно прошептал Ягужинский Татищеву.
— Да, кажется, что так, — заскрипел тот зубами.
И все те, кто стоял за самодержавие Анны Иоанновны, поникли головами.
Остерман со своей непроницаемой улыбкой любезно беседовал с Голицыным и Долгоруким.
— Ну, ваше превосходительство, сейчас конец? — спросил Остермана Долгорукий.
Великий дипломат вынул свою знаменитую «луковицу» и, поглядев на время, произнес:
— Да. Сейчас конец неопределенному положению, князь. Сейчас выйдет ее величество, подпишет — уже официально — ограничительную грамоту, и тогда… тогда мы провозгласим ее императрицей всенародно…
Сказав это, Остерман еще раз поглядел на «луковицу».
— Что это вы на часы все глядите? — подозрительно прищурился Голицын.
— Не надо затягивать окончание нашего действа, — улыбнулся знаменитый дипломат.
В это время к Бирону подошел князь Иван Долгорукий. Он с явной насмешкой окинул своим орлиным взором фигуру «конюха» и нахально спросил:
— Что это вы здесь торчите у покоев императрицы, любезный господин Бирон?
Бирон вспыхнул и громко
— Торчать, любезный господин Долгорукий, могут только чучела и пугала, а люди обыкновенно стоят.
— Так-с!.. — еще задорнее оглядел Иван Долгорукий Бирона с ног до головы. — Ну, так скажите: чего вы здесь стоите?
— Я не обязан отдавать вам отчет в своих поступках и действиях! — надменно ответил «конюх».
— Берегитесь! — злобно прохрипел Иван Долгорукий. — Вы забываете, любезный, что кроме Курляндии и Московии России принадлежит еще и Сибирь, в которой хватит места и для вас.
— Вы правы, любезный Долгорукий. Но еще большой вопрос: кто первый из нас попадет туда… Но я скажу больше: помимо Сибири существует еще и плаха. [31]
В тронном зале появилась Анна Иоанновна. Миг — и все низко, чуть не до земли поклонились ей. Анна Иоанновна в своем великолепном царском одеянии медленно шла к трону. Впереди шел Бирон; по бокам — справа и слева — Остерман, князья Голицыны во главе с Дмитрием, и князья Долгорукие, во главе с Алексеем.
31
Эти слова Бирона оказались пророчески-вещими: впоследствии Ивана Долгорукого четвертовали, а другим его родственникам отрубили головы и били их батогами. Даже тех людей, которые были с ним знакомы, ссылали в Сибирь.
Несмотря на естественное волнение, выражавшееся то во внезапной бледности, то во вспыхивающем румянце, лицо Анны Иоанновны в общем было спокойно. Холодная, надменная улыбка как бы застыла на ее губах. Это была не жалкая, приниженная улыбка захудалой, затравленной герцогини Курляндской, которая унижалась не только перед венценосными родственниками, но и перед «презренным рабом» Меншиковым. Нет, это была улыбка императрицы, сознающей всю мощь своей власти над миллионами верноподданных рабов. Но сколько ненависти и злобы сверкало в ее глазах!
Первым у ступеней трона приветствовал Анну Иоанновну митрополит с крестом в руках.
Процессия остановилась. Надо было выслушать приветствие высокочтимого архипастыря церкви.
— Ваше императорское величество! — начал он, сильно волнуясь. — Неисповедимыми путями Божиими вы избираетесь в императрицы всея православной, святой Руси. О, ликуй, радуйся, народ православный!.. Господу Богу угодно было призвать к себе драгоценную жизнь нашего возлюбленного монарха, императора Петра Алексеевича Второго. Осиротел тогда народ русский, православный. «Кто будет управлять нами, кто будет пещись о животах наших?» — скорбно восклицали люди. Но смилостивился Господь Бог над детьми Своими и даровал народу новую царицу. Царица эта — ты, всемилостивейшая государыня! Сейчас тебя провозгласят царицей, и радостный клич пронесется по земле Русской. О, сладчайший день, о, день великого торжества! Я, скромный служитель престола церкви, приветствую тебя, царица: гряди, гряди с миром на счастье и благо твоего народа! Царствуй счастливо, великая государыня, правь мудро, справедливо твоей державой, ибо Царь Царей, Царь царствующих благословляет твою десницу!