Бируни
Шрифт:
Каждая строка этой касыды Унсури была щедро оплачена золотом.
Об Индии рассказывали всякое, в том числе множество небылиц. Последнему весьма способствовала «Книга о чудесах Индии» Бузурга ибн Шахрияра, пользовавшаяся в начале XI века не меньшей известностью, чем знаменитая «Алфия Шалфия», в которой на манер индийской «Кама-сутры» описывались все способы любви. Улавливая краем уха фантастические сообщения
Изучению Индии, ее природы и климата, быта и обычаев населяющих ее народов, их мифологии и космогонических представлений предшествовало на мусульманском Востоке приобщение к достижениям индийской научной мысли.
В 70-х годах VIII века ко двору аббасидского халифа Мансура прибыло индийское посольство. Входивший в его состав ученый по имени Канка подарил халифу списки с двух сочинений выдающегося индийского астронома VII века. Брахмагупты — «Брахма-спхута-сиддханта» и «Кхандакхадьяка». Мансур, у которого искусство звездочетства было в большой чести, поручил своему придворному астрологу Фазари изложить эти труды на арабском языке. Фазари немедленно взялся за дело, и вскоре из-под его пера вышел сокращенный перевод-обработка первого сочинения Брахмагупты, которое в научных кругах Багдада стали называть «Большим Синдхиндом». Почти одновременно коллега Фазари — Якуб ибн Тарик перевел «Кхандакхадьяку», дав ей название «Зидж ал-Арканд».
Благодаря переводам трудов Брахмагупты идеи и методы индийской астрономии заняли господствующие позиции в науке Ближнего Востока и Средней Азии. Именно от индийцев мусульманские ученые восприняли основы геометрии сферы, гномоники и астрономического табулирования, а также циклическую теорию, согласно которой в момент сотворения мира Солнце, Луна и планеты находились в определенном сочетании на одном градусе долготы, и к этому же положению они вернутся в конце мира. Школа «Синдхинда» сыграла важную роль в становлении арабо-мусульманской астрономии и определяла пути ее развития вплоть до середины IX века, когда в крупнейших научных центрах халифата появились первые переводы птолемеевского «Альмагеста» и греческая астрономическая традиция с ее мощным математическим аппаратом выдвинулась на передний план.
Прямые арабо-индийские контакты, начатые при Мансуре, были продолжены в период правления халифа Харуна ар-Рашида. Инициатором перевода индийской литературы на арабский язык стал могущественный визирь Харуна ар-Рашида — Яхья ибн Халид, чьи предки, представители древнего иранского рода Бармакидов, занимали высокие места в иерархии служителей буддийских храмов Балха. Благодаря Яхье ибн Халиду образованная арабская публика получила представление о художественной и дидактической литературе индийцев, познакомилась с древнеиндийскими сочинениями по философии, политике, этике, риторике, теории музыки и даже по военному делу. Наряду с медицинскими трактатами, служившими практическими руководствами багдадским врачам, на рубеже VIII–IX веков в аббасидской столице появилось множество индийских книг о свойствах ядов, заклинаниях змей, талисманах, гаданиях и предсказаниях судьбы.
В IX веке в центре внимания мусульманских ученых оказалась индийская математика. Крупнейшим событием в научной жизни века стал трактат среднеазиатского ученого ал-Хорезми «Об индийском счете», послуживший широкому распространению индийской позиционной десятичной системы счисления с применением нуля. Не без влияния индийцев происходило и становление в странах ислама новой математической дисциплины — тригонометрии. Ведь именно индийские математики впервые заменили хорды синусами и ввели в научный оборот линии косинуса и синус-верзуса. Практиковавшиеся ими с древности вычисления с помощью «теней», по-видимому, во многом определили ход мыслей математика и астронома Хабаша, утвердившего в науке понятия тангенса и котангенса.
Бируни с молодых лет знал о приоритете индийцев
Честь первооткрывателей Индии в мусульманском мире принадлежала арабским мореходам и купцам, ежегодно отправлявшимся из портов Персидского залива в длительное и опасное плавание к ее западным берегам. Возвращаясь на родину, они привозили с собой не только экзотические товары, но и множество удивительных, зачастую невероятных историй, в которых невозможно было отличить вымысел от виденного наяву. «Эти морские рассказы, часто приобретавшие полусказочный, полуанекдотический характер, — писал академик И. Ю. Крачковский, — шли непрерывной цепью и в одном из своих разветвлений создали всемирно известные «путешествия Синдбада», которые существовали самостоятельным сборником, прежде чем войти в состав «1001 ночи».
На основе портового фольклора и сообщений купцов и путешественников в IX веке в арабской литературе складывается некий устойчивый, хотя и мозаичный образ Индии, которому суждено было кочевать по страницам более поздних географических трудов. Едва ли не раньше всех разрозненные сведения об индийцах отважился свести воедино выдающийся арабский писатель-вольнодумец Джахиз, чьи научные и дидактические сочинения еще в юности с удовольствием читал Бируни.
«Что касается индийцев, — писал Джахиз, — то мы обнаружили, что они преуспели в астрономии и арифметике и что у них есть, в частности, индийское письмо. Индийцы преуспели и в медицине, овладели тайнами врачебного искусства, в особенности в лечении отвратительных болезней. Они высекают скульптуры и изображения. …Индийцам принадлежат шахматы, а это — самая благородная и самая разработанная и остроумная игра. У них есть особенные мечи, которыми они владеют лучше всех и искуснее всех ими поражают. Они знают заклинания, помогающие от ядов и от болей… У индийцев богатая поэзия, развито ораторское искусство, медицина, философия и этика. От них заимствована книга «Калила и Димна». Им свойственна решительность и отвага, и нет даже у китайцев многого из того, что есть у них…»
Собираясь в Индию, Бируни еще раз внимательно перечитал все географические труды IX–X веков, которые ему удалось обнаружить в книгохранилище недавно отстроенного медресе и библиотеках газнийских мечетей. Перелистывая сочинения Абу Зейда Сирафи, Масуди, Якуби, Абу Дулафа и особо чтимого им Джайхани, он с огорчением обнаружил, что они во многом повторяют друг друга и грешат повторами и нелепицами, особенно когда речь идет о религии и философии индусов. «…Большая часть написанного в книгах об этих религиях и верованиях ложно им приписана, из одной книги в другую переносится, подобрана там и сям, перемешана, не исправлена в соответствии с мнениями индийцев и не отшлифована», — жаловался Бируни своему газнийскому коллеге Абу Сахлю ат-Тифлиси, с которым он сблизился на почве общего увлечения Индией.
Разочарование Бируни можно понять. Действительно, практически все мусульманские авторы, писавшие об Индии, представляли религию индийцев в искаженном, уродливом виде, произвольно расставляя факты, надерганные из сочинений предшественников. В этом, пожалуй, как ни в чем другом отчетливо проявлялась ограниченность кругозора средневекового человека, для которого вероисповедный принцип являлся главным и едва ли не единственным мерилом ценности вещей. Средневековому сознанию было присуще деление окружающего мира как минимум на две неравноправные части — на поборников истинной веры и ее противников, единоверцев и неверных, и в конечном счете — на своих и чужих. Лишь своя вера считалась истинной, нравственной, целесообразной; иные же объявлялись ложными, вредоносными, порочными, построенными на заблуждении и грехе.