Битая грань
Шрифт:
Ведь правда! Какой мужчина согласится взвалить на себя ответственность (хоть и ненадолго) за любую женщину и вероятного ребенка, если сам не хочет быть с ней близок? И вопрос вообще не в сексе, с которым точно у Ольшевского не было проблем, а в том глубоком и до дрожи пронзительном ощущении бездонности происходящего между ними, что Саша без всякой утайки позволял ей ощущать.
Так и стояла в крепких объятиях, вглядываясь в глаза Ольшевского, будто душу его там изучала. А он и не думал закрываться, уверенно и с усмешкой держал этот взгляд.
В голове шум и пустота, а вот в груди просто клубок обжигающе-горячих эмоций, которых
— Раз спорить не о чем, давай, иди, попробуй этот рояль, — распорядился в итоге Саша, видимо, поняв, что Катя не готова говорить, и не может подобрать слов. — Самому любопытно, блин! Меня уверяли, что это очень крутой инструмент, котена. Надо ж заценить, не обманули ли! — вновь легким тоном, словно пытался дать Кате передышку, поддел Ольшевский, таки потащив ее к этой громадине.
— И все-таки можно было пианино обойтись, — еще раз робко и неуверенно вздохнула Катя. — Места больше осталось бы…
— У нас хватает места, малышка, — рассмеялся Александр, взмахом руки очертив комнату. И прав же, рояль сюда весьма органично вписался. — А у меня на этот инструмент и свои планы имеются, которые с пианино ну никак не удались бы, — заломив бровь, он глянул на нее так, что Катю моментально в жар бросило! И на шее, где так и лежит его рука, испарина! — С прошлой пятницы не могу избавиться от картины тебя на рояле… — не то что с намеком, а в открытую так «прошелся» по всем ее нервам своим хрипловатым голосом.
Катя же так и застыла у рояля, чуть не споткнувшись, когда перед внутренним взором, как наяву, вспыхнула эта картина!
— Саша! — то ли рассмеялась, то ли упрекнула, а у самой уже щеки горят и губы пересохли. — Так недолго инструмент и сломать! — вспоминая их неуемность и вечную несдержанность…
— Ну и по фигу, котена! Починим или новый купим, — рассмеялся Ольшевский в полный голос, точно довольный, что она отодвинула в сторону мысли, которые несколько минут назад держали тело скованным.
— Это вандализм, — не удержалась, рассмеялась и Катя. — Он шикарен… — с некоторой осторожностью, робостью еще, впервые коснулась лоснящегося, чуть прохладного на ощупь лака инструмента. — Ой, а скамейки нет, — обернулась, словно разыскивая, на что сесть. — И у тебя же ни стула низкого, ни табуретки… — не выдержала, открыла клавиши и легко пробежала пальцами, впитывая всем телом потрясающий звук прекрасно настроенного инструмента.
— Опа! Упустил момент, — сам удивился Саша, тоже оглянувшись, отошел, посмотрел в кухню. Но там у него стулья высокие, не подойдут. — Ничего, табурет сейчас какой-нибудь раздобудем, — успокоил Катю тут же, уже вытаскивая телефон, пока она приноравливалась стоя хоть что-то сыграть все еще подрагивающими пальцами. — А завтра уже и удобную скамью или пуф выберем. Сама посмотришь. Точно, проморгал я, ну прости, малышка, из головы вылетело, — смешливо повинился Ольшевский, кому-то звоня.
— Да я поняла, что ты не о том уже думал, стоило увидеть рояль, — рассмеялась она, игриво глянув через плечо и шутливо поддев Сашу.
— Ну так, надо ж мечту визуализировать! — расхохотался и он, с трудом вернув себе более-менее ровный тон, когда попросил консьержа им стул какой-то организовать.
Глава 13 часть 2
— Ты серьезно? — Саша рассмеялся,
А Катя смутилась, косо глянув в сторону водителя, хоть Кирилл и поднял перегородку, стоило им в машину сесть. Ощутила, как щеки краснеют.
— Не парься, малышка, она звуконепроницаемая. Есть разговоры, которые лучше никому не слышать, — подмигнул Ольшевский, тут же заметив ее смущение. Поднес пальцы Кати к губам и коротко поцеловал, еще и прихватив кончики зубами, дразнясь. — То есть твоя мать реально не знает, кого в гости ждет? — недоверчиво покачал головой, все еще смеясь.
— Я так и не придумала, как ей об этом сказать… помягче, — тяжело вздохнула Катя.
В отличие от него, ей вообще было не смешно. Катерина нервничала, словно девчонка, впервые ведущая парня домой, с родителями знакомить. И было довольно паскудно испытывать подобные эмоции, являясь тридцатилетней женщиной. А еще немного перед Сашей стыдно.
— У нас все не так гладко, даже сейчас, — попыталась объяснить она. — И я действительно сомневалась, а не запретит ли она тогда вообще в их доме появляться? Не видать нам отцовских часов в таком случае. Вот просто и сказала, что приеду со своим мужчиной. Познакомлю вроде…
— Думаешь, твоя мать меня успела забыть? — хмыкнул Саша с иронией, но было видно, что Ольшевского весьма устроило то, как она очертила его место в своей жизни.
— По крайней мере, с порога не выгонит. Мы ее собьем с толку эффектом неожиданности, — вымученно улыбнулась Катя. — Прости, Саша, — сама уже потянулась к его ладони, прижавшись губами к самому центру, балдея в душе, что у него от такого простого ее действия глаза потемнели, зрачки расширились. — Я ни капли не стесняюсь того, что с тобой, наоборот, если честно. Ты для меня — самый потрясающий мужчина, который в жизни встречался. Всегда, — повернула голову на бок, устроившись щекой в его горячей пригоршне. Глаза в глаза и дрожь по спине от того, что в ответ на ее признание в его взгляде вспыхнуло! — Просто хотелось быть уверенной, что к часам прорвемся, — повинилась.
— Да ну ты что, котена?! Даже не парься, — отмахнулся Ольшевский, и как-то жадно ее в охапку сгреб, притянул к себе ближе, притиснув к боку. Прижался лицом к ее щеке, с силой касаясь губами виска. — Я тебя всегда пойму, сто раз же говорил. Решим, и с твоей матерью как-то сладим. Раньше же находили с Еленой общий язык, — он ей подмигнул. — Один вечер, если что, как-то да обаяем, — уверенно заявил Ольшевский.
Кате оставалось только поверить и устроиться удобней около него. Этот, да, точно сумеет обаять кого угодно!
Ехать-то еще часа два было. Повернулась к окну, наблюдая за пейзажем, проплывающим за окнами на приличной скорости, впрочем, машина даже чересчур хорошая, движение почти не ощущалось. Уверенность Саши поддерживала, конечно, но… Она сама родную мать не всегда узнавала с тех пор, как умер отец. Словно женщина вместе с мужем похоронила некую часть самой себя и своего характера, став совершенно иным человеком. И хоть прорывалась иногда в ней та, прошлая, ласковая и любящая мама, но чаще все же между ними держался отстраненный и немного формальный тон. Обоим тяжело, но вместо того, чтобы сблизить, горе развело, и с каждым годом отстраненность лишь усиливалась. Поначалу было тяжело, пыталась достучаться, докричаться, отчаянно нуждаясь в близком и родном человеке, когда и так вся жизнь вверх тормашками, а потом привыкла и смирилась.