Битая ставка
Шрифт:
Утром все вместе держали совет. Порешили свекра спрятать у себя. На день укрывать в погребе, приспособив все для того, чтобы можно было там укрываться, а ночью может и в комнате быть. Крепко-накрепко предупредили Софью, чтобы молчала — ни гу-гу никому. На том и разошлись : Акулина с Евстафием на работу, а Софья — в школу.
Такая жизнь длилась долго. Было о чем вспоминать да размышлять про себя Гавриилу Ионовичу. Как-никак около четырех лет прошло, как покинул он свои родные края да от семьи родной оторвался.
Препоручив тогда тоже вывозимому в ссылку станичнику
На одной из стоянок, уже в Ставрополыцине, Гавриил и Феофан вместе с несколькими другими мужиками в сопровождении вооруженного красноармейца пошли с бадьями к водоразборной колонке. Там стояла очередь. Поставив бадью, Желтов с Каратаевым отошли, закурили самокрутки и стали наблюдать. Конвоир их вместе с прибывшим туда раньше сослуживцем, тоже сопровождавшим водоносов, закурили и о чем-то стали беседовать, изредка бросая взгляд на очередь. Отходя к туалетной будке, Гавриил и Феофан рассчитывали в случае чего оправдаться, мол, надобность была.
И тут очередь разделил шедший на небольшой скорости маневренный паровоз, который на несколько секунд и закрыл их от конвоиров-красноармейцев. Этим они воспользовались, изо всех йог бросившись бежать. Заскочили в пристанционный палисадник, перемахнули через какой-то забор и понеслись по огородам прилегающего к станции местечка. Сзади слышались погоня, окрики «Стой!» и одиночные выстрелы. Гаврилл, будучи попроворнее, бежал первым, изредка оглядываясь на Феофана. Тот начал отставать: как-никак горбатенький. А тут попали они в какой-то огород, окруженный высоким забором из колючей растительности. Гавриил перепрыгнул его с ходу, упал, больно ушиб колено. Феофан приотстал. Слышал Гавриил, как взяли его, как ругались, что «второй гад убежал».
А Желтов через огороды, канавы бежал без передышки, пока не оказался на кукурузном поле. Здесь были накалены кучами бодылья. Начало темнеть. Беглец решил заночевать в копне, а утром решать, что дальше делать. Па рассвете, не имея уже больше сил сидеть неподвижно — донимал холод. Желтов выбрался из копны и начал осматриваться. Сзади, километрах в шести, виднелось село. Дымила паровозными дымками станция. Та самая станция... В противоположной стороне, километрах в пятнадцати-двадцати, проглядывали горы, заросшие лесом. Туда и направился беглец.
К вечеру забрел в какой-то предгорный хутор, попросил что-нибудь поесть. Ему повезло. Сгорбленная, сухонькая старуха ничего не стала расспрашивать, зашла в хатенку, возвратилась с куском кукурузной лепешки и медной кружкой кислого молока. Гавриил мигом уничтожил принесенное и, поблагодарив старушку, направился своей дорогой.
Долго мытарился Желтов в горах, в голоде и ночном холоде, пока не вышел к реке, где набрел на троих мужиков, рыбачивших самодельными удочками. Так с ними и остался. Ночевали они в полутора километрах от реки, в шалаше, построенном в густых зарослях, в ущелье. Собирали дикие кисловато-горькие яблоки, ягоды. Однажды один из новых товарищей Желтова принес, видимо, с хутора, две большие кукурузные лепешки, целую рамку сот с медом и кусок мяса, этак килограмма на три, чем и питались несколько дней.
О себе никто ничего не рассказывал, да и Гавриила ни о чем пс расспрашивали. Лишь из отрывочных разговоров услышал он, что все они из отряда, а вернее сказать, из банды царского полковника Лаврова, гулявшего на Ставропольщине. Один из них размечтался как-то, вспоминал, как привольно им жилось, пока «батьку» не прикончило ГПУ. Нападали на поезда, грабили пассажиров.
А вот сейчас те, кто остался в живых, разбрелись кто куда. Они вот трое коротают здесь время. Надо куда-то податься, но куда?
Как-то утром, перетирая в ладонях пшеничные колосья и жуя твердые, как камень, зерна, один из обитателей шалаша, обращаясь к другому, по всей видимости, старшему, спросил:
— А что, Сидорчук, ведь зима на носу... Может, уходить уже надо?
— Гм, уходить,— отозвался Сидорчук.— Я думал об этом. Надо. Попытаемся туда махнуть,— он мотнул головой куда-то в сторону.
— За кордон, что ли? А что, это дело. Нам теперь один черт, лишь бы поесть да выжить, пока что-нибудь переменится.
— А ты как, станичник, что думаешь делать? — спросил Сидорчук.— С нами или к Советской власти при-качнешься, будешь покаяния у нее просить?
Гавриил покачал головой:
— Нечего мне у нее делать, покаяния просить не собираюсь. Так что, если не прогоните, с вами останусь, а там видно будет. С властью этой у меня особые счеты.
— Что ж, станичники, будем пробиваться на запад. Надо идти ближе к Польше или Румынии. Там тоже такие, как мы, скрываются, да и граница близко, авось что и получится. А то упадет снег, и пропадем мы тут в горах с голоду или выловят нас, как куропаток.
Желтов сказал:
— Бывал я в гражданскую где-то недалеко от Румынии. Помню Тирасполь — город там есть. А граница по Днестру-реке идет, установилась там после замирения...
Этот разговор состоялся осенью 1930 года, а весной 1931-го перед закатом солнца на заставе Тираспольского пограничного отряда начальник заставы Гречкин объявил тревогу. На нравом фланге, у берега, конный наряд пограничников в составе двух сабель столкнулся с группой неизвестных, двигавшихся на подводе к границе. Завязалась перестрелка. Уйти за Днестр удалось только одному Желтову...
Через некоторое время он оказался в одной из специальных школ, где прошел тот же курс наук, что и Игнат Мещеряков. Его и еще двух «специалистов» после напутствий резидента СИС в Румынии, белоэмигранта Ростовского, нелегально перебросили в СССР. Им поручалось пробраться на Волховстрой, выбрать наиболее важный объект по своему усмотрению и взорвать его. Кроме ты о, при удобном случае подсыпать желтый порошок в котел в общественных или рабочих столовых. Действовать, не ожидая особых на то понуканий. Прощаясь с ними, Ростовский вместе с напутствием предупредил: «Смотрите, не вздумайте продаться. У нас руки длинные...»