Битва королей
Шрифт:
Теперь он шел где-то за городом, в лишенном красок мире. Вороны парили в сером небе на широких черных крыльях, серые вороны взмывали тучами над своей добычей, когда он приближался. Белые черви кишели на черной мертвечине. Серые волки и серые Молчаливые Сестры совместно обдирали павших. По всему турнирному полю валялись трупы. Солнце, как горящий белый грош, заливало блеском серую реку, текущую среди черных остовов сгоревших кораблей. С погребальных костров поднимался черный дым и белый пепел. «Это моих рук дело, — подумал Тирион Ланнистер. — Они умерли по моему приказу».
Сначала в этом мире не было звуков, но потом он стал слышать голоса мертвых, тихие и страшные. Они рыдали и стонали, просили прекратить их мучения, молили о помощи, звали своих матерей. Тирион своей матери не знал. Он позвал бы Шаю, но ее не было здесь. Он шел один среди серых теней, пытаясь вспомнить…
Молчаливые Сестры снимали с мертвых доспехи и одежду. С камзолов исчезли все яркие краски, оставив серые и белые тона с черной запекшейся кровью. Нагие тела брали за руки и за ноги и, раскачав, забрасывали на костры. Сталь и тряпье бросали в белую телегу, влекомую двумя черными лошадьми.
Как же их много, этих мертвых. Обмякших, окоченевших, раздувшихся от газов, неузнаваемых, потерявших человеческий облик. На снятых с них одеждах виднелись черные сердца, серые львы, неживые цветы, бледные призрачные олени. Доспехи были все во вмятинах, кольчуги в прорехах. «Зачем я убил их всех?» Он знал раньше, но забыл.
Он хотел спросить одну из сестер, но тут понял, что у него нет рта. Зубы покрывала гладкая кожа. Это открытие ужаснуло его. Как же он мог жить без рта? Он бросился бежать. Город был недалеко. Там он будет в безопасности, без всех этих мертвых. Он к ним не принадлежит. Пусть у него нет рта — он еще живой человек. Нет, лев! Живой лев. Но когда он добежал до городской стены, ворота закрылись перед ним.
Когда он очнулся снова, было темно. Сначала он ничего не видел, но потом вокруг возникли смутные очертания кровати. Занавески были задернуты, но он различал резные столбики и бархатный балдахин над головой. Под собой он ощущал мягкую перину, под головой — подушку из гусиного пуха. «Моя кровать. Я лежу на своей кровати, в собственной спальне».
Ему было тепло здесь, под грудой мехов и одеял. Он потел. Это жар, с трудом сообразил он. Его одолевала слабость, а когда он попытался поднять руку, тело пронзила боль. Он отказался от дальнейших попыток. Голова казалась огромной, величиной с кровать, и такой тяжелой, что нипочем не поднимешь. Тела он почти совсем не чувствовал. «Как я сюда попал?» Битва вспоминалась ему обрывками и проблесками.
Бой у реки, рыцарь, протянувший ему перчатку, корабельный мост…
Сир Мендон! Он вспомнил мертвые пустые глаза, протянутую руку, зеленый огонь, отраженный в белом эмалевом панцире. Холодный страх накатил на Тириона, и он обмочился. Он закричал бы, будь у него рот. «Да нет же, это сон, — подумал он с рвущейся на части головой. — Помогите мне кто-нибудь. Джеймс, Шая, мама… Тиша…»
Никто не услышал его. Никто не пришел. Один в темноте, он снова провалился в пахнущий мочой сон. Ему снилось, что над ним стоит его сестра, а рядом их хмурый лорд-отец. Конечно же, это сон — ведь лорд Тайвин за тысячу лиг отсюда, он сражается с Роббом Старком на западе. Приходили к нему и другие. Варис вздохнул, глядя на него. Мизинец отпустил какую-то шуточку. «Зловредный ублюдок, предатель, — подумал Тирион. — Мы послали тебя в Горький Мост, а ты так и не вернулся». Иногда он слышал, как они разговаривают, но не понимал слов. Их голоса звучали в ушах, как осы сквозь толстый войлок.
Ему хотелось спросить их, выиграна ли битва. «Должно быть, да, иначе моя голова торчала бы где-нибудь на пике. Я жив — значит мы победили». Он не знал, что его радует больше: победа или то, что он сумел прийти к такому выводу. Разум возвращался к нему, хотя и медленно. Это хорошо. Разум — все, что у него есть.
Когда он очнулся в следующий раз, занавески были отдернуты и рядом стоял Подрик Пейн со свечой. Увидев, что Тирион открыл глаза, он убежал. «Нет, не уходи, помоги мне», — хотел крикнуть Тирион, но лишь глухо застонал. Конечно, если рта нет. Он поднял руку к лицу, перебарывая боль и скованность, и пальцы нащупали ткань на месте губ. Полотно. Нижняя часть его лица была туго забинтована — плотная маска с дырами для дыхания и кормления.
Под вскоре вернулся с незнакомым мейстером в мантии и с цепью на шее.
— Милорд, лежите смирно, — сказал тот. — Вы тяжело ранены и можете себе навредить. Вам хочется пить?
Тирион с трудом кивнул. Мейстер вставил в отверстие повязки медную воронку и стал что-то лить туда тонкой струйкой. Тирион слишком поздно смекнул, что эта жидкость — маковое молоко, и снова полетел в пучины сна.
Теперь ему приснилось, что он присутствует на пиру в честь победы в каком-то большом зале.
Он сидел на почетном высоком месте, и гости пили за его здоровье, восхваляя его доблесть. Мариллон, певец, путешествовавший с ним через Лунные горы, пел о славных подвигах Беса, и даже отец одобрительно улыбался. Когда песня закончилась, Джейме встал со своего места, велел Тириону встать на колени и коснулся своим золотым мечом сперва одного его плеча, потом другого, посвятив его в рыцари. Шая, бывшая тут же, взяла его за руку, смеясь, и назвала его своим гигантом Ланнистером.
Он проснулся в темноте, в холодной пустой комнате. Занавески снова задернули, и что-то было не на месте, только он не знал что. Откинув одеяло, он попытался сесть, но боль не позволила, и он сдался, дыша хрипло и неровно. Лицо было далеко не главным. Весь правый бок болел невыносимо, а грудь пронзало каждый раз, когда он поднимал руку. «Что со мной такое стряслось?» Битва теперь тоже представлялась ему полусном. Он не думал, что так тяжело ранен. Сир Мендон…
Воспоминание о нем пугало его, но Тирион заставил себя не отводить глаз. «Он хотел убить меня — ошибки нет. Это уж точно не сон. Он разрубил бы меня пополам, если бы не Под… А где Под, кстати?»
Скрипнув зубами, Тирион ухватил занавески и дернул. Они оторвались и упали — частично на пол, частично на него. Даже от этого небольшого усилия у него помутилось в глазах, и комната завертелась колесом — голые стены, темные тени, единственное узкое окно. Он увидел свой сундук, сваленную в кучу одежду, помятые доспехи — но это была не его спальня и даже не башня Десницы. Его куда-то перенесли. Повязка преобразила его гневный крик в глухой стон. «Меня положили здесь умирать», — подумал он, отказавшись от борьбы и снова закрыв глаза. В комнате было сыро и холодно, но он весь горел.
Ему приснился уютный маленький домик у предзакатного моря. Несмотря на кособокие, с трещинами, стены и земляной пол, там ему всегда было тепло, даже когда огонь в очаге гас. «Она дразнила меня тем, что я всегда забывал подкладывать дрова — привык, что этим занимаются слуги. „Теперь у тебя одна служанка — я, да и та ленивая. Что делают с ленивыми слугами в Бобровом Утесе, милорд?“ А я отвечал: „Их целуют“, и это всегда вызывало у нее смех. „Ну уж нет. Их бьют“. А я настаивал: „Нет, их целуют — вот так. Сначала пальчики, один за другим, потом ручки, потом локотки. Потом ушки — ведь у слуг такие чудесные ушки. Перестань смеяться! Целуют щечки, и вздернутые носы, вот так, и бровки, и волосы, и губы, м-м…“»