Битва Шарпа
Шрифт:
И французы были действительно хороши. Шарп ожидал, что небольшой отряд французов бросится бежать от винтовочного огня, но вместо этого они развернулись в стрелковую цепь, и теперь легкая мишень, которую представляла колонна на марше, превратилась во множество отдельных движущихся мишеней. Тем временем примерно с полдюжины драгун, сопровождающих пехоту, спешились и начали наступать в пешем строю, покуда один из кавалеристов гнал лошадей галопом за пределы досягаемости винтовочного огня, и теперь карабины драгун и мушкеты пехоты угрожали подавить стрелков Шарпа. Винтовки Бейкера стреляли намного точнее, чем мушкеты и карабины французов, они могли убивать на дистанции в четыре раза больше, но заряжались отчаянно медленно. Пулю, обернутую в кожаный лоскут, который создавал уплотнение между пулей и нарезами, приходилось с силой прогонять сквозь выступы и канавки нарезов, тогда как пулю мушкета можно было быстро загнать в гладкий, не имеющий нарезов, ствол. Стрелки Шарпа уже не использовали кожаных лоскутов, что позволяло заряжать быстрее, но без кожаных лоскутов нарезы не захватывали пулю и не заставляли ее вращаться, и таким образом у винтовки отнималось ее главное преимущество: ее смертельная точность. Хагман и его три товарища все еще стреляли вниз с горного хребта, но их было слишком мало, чтобы повлиять на ход сражения, и все, что спасало стрелков Шарпа от больших потерь, это защита каменных стен хижин.
Шарп достал свисток из маленького кармашка на портупее. Он свистнул дважды, снял с плеча винтовку, завернул за угол дома и прицелился в клуб дыма внизу. Он выстрелил. Приклад сильно ударил в плечо, и в тот же момент пуля из французского мушкета расплющилась о стену возле его головы. Осколок камня царапнул по его щеке со шрамом на полдюйма ниже глаза; потекла кровь.
— Ублюдки чертовски хороши! — недовольно повторил Шарп слова Харпера, затем оглушительный залп мушкетов возвестил, что Гарри Прайс выстроил красномундирников на вершине холма и стреляет вниз во французов.
Первый залп Прайса решил исход битвы. Шарп услышал голос, отдающий приказы по-французски, и секунду спустя линия стрелков противника начала редеть и исчезать. У Гарри Прайса хватило времени еще на один залп, прежде чем одетые в серое враги оказались вне досягаемости.
— Грин! Хоррел! Мак-Дональд! Кресакр! Смит! Сержант Латимер! — приказал Шарп своим стрелкам. — Пятьдесят шагов вниз в долину, организовать линию пикетов, но если ублюдки начнут наступать снова, возвращайтесь сюда. Вперед! Остальные на месте.
— Иисус, сэр! Вы должны увидеть это! — Харпер распахнул дверь ближайшей хижины своим семиствольным ружьем. Это ружье, разработанное для стрельбы с марсов британских военно-морских кораблей, состояло из семи полудюймовых стволов, стреляющих одновременно от одного кремневого замка. Оно походило на небольшую пушку, и только самые здоровые, самые сильные солдаты могли стрелять из него, не рискуя повредить плечо. Харпер был одним из самых сильных мужчин, каких Шарп когда-либо знал, но также и одним из самых сентиментальных, и теперь здоровенный ирландец чуть не плакал.
— О, Христос наш, безмерно страдающий! — перекрестился Харпер. — Вот уж поистине ублюдки.
Шарп уже чувствовал запах крови, и когда он глянул через плечо сержанта, тошнота комом подступила к горлу.
— Бог ты мой! — сказал он тихо.
Убогая хижина вся была пропитана кровью, кровью были забрызганы стены и залит пол, на котором были свалены в кучу безжизненные тела детей. Шарп попытался подсчитать тела, но мог даже определить, где кончается один окровавленный труп и начинается другой. Дети были очевидно раздеты донага и затем каждому перерезали горло. Маленькая собачонка тоже была убита, и ее трупик с окровавленной перепутанной шерстью был брошен на трупы детей, кожа которых казалась противоестественно белой на фоне лаково-блестящих луж крови.
— О, Иисус милосердный, — сказал Шарп, когда выбрался из пропахшей кровью полутьмы на свежий воздух. Никогда прежде не видел он такого ужаса. Шлюха из богадельни родила его в лондонской сточной канаве, под грохот британских барабанов прошагал он от Фландрии до Мадраса, через индийские войны, от берегов Португалии до границы Испании, но никогда, даже в пыточных застенках Султана Типу в Серингапатаме, не видел он детей, сваленных мертвой грудой, словно скот на бойне.
— Здесь еще, сэр, — доложил капрал Джексон. Джексона только что стошнило в дверном проеме лачуги, в которой были брошены тела двух стариков. Их пытали, и следы пытки были совершенно очевидны.
Шарп подумал о Терезе, которая боролась с такими же подонками, как те, кто потрошил и пытал этих несчастных, потом, не в силах больше смотреть на эту картину, от которой у него мутилось в голове, сложил рупором ладони и крикнул, обернувшись к холму:
— Харрис! Сюда!
Стрелок Харрис был самым образованным человеком в роте. Он когда-то был учителем, и даже хорошим учителем, но от скуки жизни начал пить, и пьянство погубило его — или по крайней мере вынудило его вступить к армию, где он все еще любил демонстрировать свою эрудицию.
— Сэр? — сказал Харрис, спустившись с холма в селение.
— Ты говоришь по-французски?
— Да, сэр.
— В той хижине двое лягушатников. Узнай, какой они части и что эти ублюдки делали здесь. И, Харрис!
— Сэр? — Печальный, рыжеволосый Харрис оглянулся.
— Ты не должен церемониться с ублюдками.
Даже Харрис, который хорошо изучил Шарпа, казалось, был потрясен тоном, каким это было сказано.
— Нет, сэр.
Шарп пошел обратно через крошечную площадь. Его люди обыскали два дома на другой стороне ручья, но не нашли там тел. Резня, очевидно, ограничилась этими тремя хижинами на ближнем берегу, где стоял сержант Харпер с выражением холодного отчаяния на лице. Патрик Харпер вырос в Ольстере, в местечке Донегол, и в британскую армию его загнали голод и нищета. Он был поистине огромен — на четыре дюйма выше Шарпа, в котором самом было добрых шесть футов. В сражении Харпер был неподражаем, что не мешало ему оставаться добрым, спокойным, не лишенным чувства юмора, человеком, чье благодушие скрывало главное противоречие его жизни: в нем не было и следа любви к королю, ради которого он сражался, и немногим больше к стране флаг которой он защищал, — и все же немного было таких солдат в армии короля Георга и ни одного, кто был более предан своим друзьям. И именно за друзей Харпер сражался, и самым близким из его друзей, несмотря на их неравенство в звании, был Шарп.
— Это ведь просто маленькие дети, — сказал Харпер. — Кто же сделал с ними такое?
— Они. — Шарп кивнул в сторону долины, где ручей вливался в другой, более мощный поток. Французы в сером остановились там: слишком далеко, чтобы им угрожал огонь винтовок, но все же достаточно близко, чтобы наблюдать, что происходит в селении, где они грабили и убивали.
— Некоторые малышки были изнасилованы, — сказал Харпер.
— Я видел, — холодно сказал Шарп.
— Как они могли сделать это?
— На это нельзя ответить, Пат. Бог знает….
Шарп чувствовал себя больным, так же как Харпер, но сколько ни вникай в корни злодеяния, это не поможет ни отомстить за мертвых детей, ни оживить изнасилованную девочку, ни похоронить залитых кровью мертвецов. И не поможет найти дорогу назад, к британским линиям их малочисленной роте легкой пехоты, которая, как понимал теперь Шарп, оказалась в опасной близости к рубежам обороны французов.
— Спроси об этом у чертова священника, если найдешь хотя бы одного ближе, чем в лиссабонском борделе, — грубо сказал Шарп, затем обернулся, посмотрел на дома мертвецов. — Как, черт возьми, мы сможем похоронить их всех?