Битва в пути
Шрифт:
Груда крохотных пирожков дымилась на большом блюде.
— Опять возилась! — укорил жену Чубасов. Она ласково прикрикнула:
— Молчи и ешь! Ты же любишь… Садитесь же! Все в доме Чубасова было иным, чем ожидал Бахирев. Он думал увидеть кипение тревог и страстей, а вместо этого, невольно подчиняясь ритму этого дома, тихо сидел в семейном кругу.
Потрескивали поленья в печке, и давно забытый звук вызывал из прошлого те зимние ночи юности, когда все казалось посильным, возможным и достижимым.
Гулькал ребенок. Спокойная, забавная девочка на только никому не мешала, но придавала особый уют дому.: В маленьком организме все было так отрегулировано и отлажено, что он не доставлял Любке никаких хлопот и давал полную возможность созерцать и изучать вселенную.
Вспышка огня в печке, возглас, взлетевший над ровным журчанием беседы, звон ложки о стакан — все эти удивительные события притягивали мирно сосредоточенный, исполненный пристального внимания взгляд темных глаз. В промежутках, когда таких событий не происходило, Любка занималась собственными руками — то сжимала кулачки, то растопыривала пальчики, так и так повертывала ладошки, энергичными толчками сгибала и разгибала руки в локотках и сама себе улыбалась и гулькала.
Шурик и Таня рассказывали отцу о ветряке, и непрекращавшийся детский лепет звучал ровно и мирно. Светлый круг от абажура лежал на скатерти, и празднично цвели под ним белые цветы.
— Да что у вас такое сегодня? Именины, что ли? — не выдержал Бахирев.
Женщина подняла удивленные глаза:
— Мы же только раз в день и сходимся все вместе. Бахирев понял: так жили в этой семье.
Кто-то позвонил, в комнату вошел Рославлев и громыхнул:
— Все в сборе? И Бахирев тут? — Он повернулся к хозяйке и постарался придать басу оттенок нежности: — Здравствуйте, Мадонна-Джиоконда! — И тут же снова зарокотал: — Здорово, Чубас! Как живы, «чу-бесята»? — Он потрепал Шурика по голове, подошел к тахте и дал маленькой Любке палец с твердым, желтым ногтем. Ухватившись, девочка пыталась приподняться.
Рославлев держался как у себя дома, видимо был здесь своим человеком. И Бахирев уже тоже чувствовал себя своим в этой комнате. Он спешил сюда успокаивать и ободрять, а вместо этого сам оказался успокоенным и ободренным. Он пришел сюда первый раз, а блаженствовал так, как блаженствуют в кругу родных, до донышка знакомых людей, — расстегнул пиджак, раскинулся в кресле и в свое удовольствие посасывал трубку.
Для Рославлева поставили на стол тарелку и чашку необыкновенной величины, но он продолжал играть с Любкой.
— Хоп-ля Хоп-ля! — И, не отрываясь от ребенка, спросил: — О чем вы тут толковали?
— Я уж и не помню, — ответила Чубасова. — О детях, кажется.
— Дети, дети! — Рославлев нахмурился. — Вмешаться надо: Витька Черноусов лампочки ворует на лестницах. А отец своей новой… — он хотел сказать грубое слово, но посмотрел на хозяйку и только крякнул, — цигейки покупает.
История инженера Черноусова, бросившего семью, волновала завод.
— Она на днях подошла ко мне, — сказала Любовь Васильевна. — Не понимаю… Она довольна! Говорит: «Мы хорошо живем». Как они могут «хорошо жить»?
— Хорошо живут! — Рославлев покраснел, и брови его от этого сделались светлее. — Бывает, конечно, всякое. На выселках вот выродки убили старика, зарыли у себя в подполье — и тоже «хорошо жили». И такое бывает!.. Только мы-то на той породы, чтоб жить «с трупом в подполье». — Он уселся аа стол и непоколебимо заключил: — Я бы ту поганую породу в корне уничтожил.
В одно мгновение Бахирев почувствовал себя выброшенным из круга этих людей, счастливых, цельных, нз ведающих лжи.
«Если б они знали… — Он разозлился. — Им повезло, У меня не было такой семьи, как здесь, и все же я жил пятнадцать лет безупречно».
Рославлев, выложив свои уничтожающие суждения, утих, сел за стол, подвинул тарелку с пирожками и скосил младенчески голубой глаз на бордовую пижаму Чу-басова.
— Ну, удалой купец Калашников, что же не рассказываешь?
Чубасов молчал.
«Эх, громыхнул при жене!» — про себя укорил Рославлева Бахирев, но, к его удивлению, женщина улыбнулась и продекламировала:
Уж как завтра будет кулачный бой.«Значит, знает? Почему же до сих пор ни слова?» — недоумевал Бахирев и спросил:
— Не волнуетесь за мужа?
— Мы тогда отволновались, когда не все понимали. Мы же с Колей любили Вальгана. Считали, что Бликин настоящий руководитель, а Вальган — незаменимый для завода человек. Теперь все ясно. Да и поздно теперь волноваться. Завтра утром Коле выступать. — И она снова шутя продекламировала:
И выйду я тогда на опричника,Буду насмерть биться из последних сил.Любимая Бахиревым и близкая его натуре атмосфера безбоязненной решимости снова охватывала его. Он снова был на своем месте и в своем кругу.
— А если поколотят удалого купца Калашникова? — подзадорил он Чубасова. — Куда пойдешь?
— Ты же пошел на завод сменным, — улыбнулся Чубасов. — Ну, и я пойду кем-нибудь…
— У меня, брат, была надежная защита и опора!. Парторг Чубасов, сын сталевара. Слыхал о таком?
Чубасов шевельнул бордовым плечом, тряхнул чубом.
— А у меня что, не найдется опоры? Не одиночки встанут — династии! Династия Рославлевых, династия Иванковых, Сугробиных хоть полдинастии, всего дед с внуком, а тоже десятерых стоят!
Довольный ответом парторга, Рославлев так рассмеялся, что маленькая Люба завертела головой, силясь подняться.
— Глушитель на тебя надевать надо! — укоризненно сказал Чубасов. — Звукопоглощающую изоляцию приспособить!
— А ты уж так уверен, что поднимутся династии? — опять подзадорил Бахирев, все больше наслаждавшийся простодушным весельем друзей. — Кстати, на пленуме не будет ни Рославлевых, ни Иванковых, ни Сугробиных…
— Другие будут, такие же! Но если даже завтра на пленуме… Я готов и к этому! — голос напрягся, зазвенел.