Битва за Дарданеллы
Шрифт:
Подойдя к шестифунтовому фальконету, Лукин легко приподнял его руками и, оттащив шагов за десять, бережно поставил на палубу.
– Да, силой тебя Господь не обделил, – покачал головой император. – С желанием ли идешь ты в поход?
– Какой же моряк, ваше величество, откажется от столь многотрудного, но славного плавания? Это же не в луже Финской карасями барахтаться!
– А в каком положении семейство свое оставляешь? – продолжал расспросы император.
– Известно, в каком, – усмехнулся Лукин. – В ожидательном! На то и семья моряка, чтобы с моря его поджидать. В остальном же надеюсь, что она сможет иметь покровителя в лице вашего величества!
– Не изволь беспокоиться, Лукин, все,
На «Рафаиле» сыграли парусную тревогу. Император, поглядывая на карманные часы, лорнировал бегавших по палубе матросов. Павел Панафидин, заведовавший бизань-мачтой, изнервничался вконец, боясь к тому же порвать свой единственный парадный мундир. Однако матросы справились со своей задачей прекрасно, да и мундир уцелел. К Александру подошел Лукин:
– Паруса поставлены, ваше величество! Рифы взяты, а марсели подняты!
Александр еще раз взглянул на часы: с момента подачи команды прошло не более трех минут.
– Превосходно! Молодцам марсовым от меня по целковому, всей команде по лишней чарке, господам офицерам мое благодарение, а тебе, Дмитрий Александрович, спасибо и счастливого пути! – сказал Александр, покидая палубу «Рафаила».
Затем император отобедал у Игнатьева, рассеянно поглядел представленное артиллерийское учение и, наконец, пожелав всем счастливого пути и боевых подвигов, сел на катер, который сразу же взял курс на Петербург.
Вместе с большой императорской свитой прибыл и молоденький чиновник Министерства иностранных дел Павел Свиньин. Ни командиру, ни офицерам было не до него. Чиновнику дали матроса, и тот отнес его саквояж в одну из офицерских выгородок. Там он и остался сидеть, с трепетом вслушиваясь в грохот салютационных залпов. Достав из саквояжа тетрадь в тяжелом переплете, чернильницу и связку гусиных перьев, чиновник отточил ножиком одно из них и записал на первом листе витиеватыми буквами: «Приключения на флоте». Затем переправил: «Воспоминания на флоте», прикинув, что к моменту возвращения домой все приключения уже станут воспоминанием. Эти воспоминания впоследствии будут читать многие поколения благодарных потомков…
Еще не скрылся из виду черно-желтый штандарт, как корабли Игнатьева начали дружно сниматься с якорей и вступать под паруса. Только в отношении «Флоры» все не было никаких указаний и сигналов.
– А вдруг нас не пошлют? Вдруг решили оставить? – невесело переговаривались меж собой корветные офицеры, припомнив сразу ходивший слух о решении послать с отрядом вместо еще неготовой «Флоры» какой-нибудь старый шлюп.
Услыша такие речи, к говорившим подошел командир. Слухи о возможной посылке в Средиземное море старого шлюпа Всеволод Кологривов отверг сразу.
– Не было таких разговоров наверху! Война только начинается и всем ее еще вдосталь достанется!
– Смотрите! – закричал внезапно кто-то из мичманов.- Катер с государем направляется к нам!
И точно! Катер Александра Первого полным ходом шел к одинокому корвету. Когда он поравнялся с «Флорой», стоявший во весь рост в кормовой каретке император зычно крикнул: – Здорово, молодцы!
– Здравия желаем ваше императорское величество! – раздалось в ответ.
– Торопитесь… дивизиею… желаю… плавания! – ветер донес уже лишь обрывки фраз с быстро удалявшегося катера.
– Рады стараться! – заученно кричала вдогон команда.
– Ну вот, господа, а вы сомневались! – обернулся к своим офицерам Кологривов.
Когда сутолока отплытия несколько спала, капитан-командор Игнатьев велел позвать к себе представителя Министерства иностранных дел. Свиньин, робея, переступил комингс командирской каюты.
– Очень рад видеть у себя столь молодого, но важного гостя! – улыбаясь, поприветствовал капитан-командор.
А когда после недолгого разговора выяснилось, что мать Свиньина является троюродной кузиной Игнатьева, последний вообще предложил перейти к отношениям родственным. Обедали уже вместе.
Представители Министерства иностранных дел неизменно посылались на эскадрах, уходящих в дальние вояжи. Занимались чиновники переговорами и составлением необходимых документов, ездили, как курьеры, с особо важными бумагами и помогали флагманам вести переговоры. Дел хватало, но пока на начальном этапе ничего серьезного не было, и Свиньин, обживаясь на новом месте, вел подробный дневник. Именно этот дневник является и сегодня одним из немногих источников, повествующих о плавании отряда Игнатьева. Особенность его в том, что писался он человеком, от флота посторонним, а потому замечающим такое, на что профессиональный моряк никакого внимания не обратил бы.
«Попутным ветром пролетели мы мимо острова Готланда. При виде его мне вспомнилось, что покойный император Павел Первый имел намерение поместить на нем мальтийских кавалеров и переговоры со Швецией уже были начаты по сему предмету, как смерть его остановила сие предприятие.
Прекрасная погода, многообразие совершенно новых, любопытных предметов на корабле, а более всего мысль, что увижу Архипелаг и Грецию, отечество Сократов, Платонов, мысли – что блуждать по развалинам древности не будет более для меня химерою или игрою воображения – были причиною, что я не только легко переносил неприятности морской жизни, но и совершенно их не чувствовал до сего дня. Но ныне зато отдал долг, которым обязан всякий, пускающийся в первый раз в море. Сильный северный ветер произвел ужасное волнение, и я принужден был лечь в койку. Нельзя ни описать и ни с чем сравнить мучений морской болезни: тошнота необыкновенная, кажется ежеминутно душа расстается с телом… К рассвету качка уменьшилась; я ожил снова и забыл обо всем. Надобно отдать справедливость морякам: они весьма чистосердечны и дружелюбны… Нигде нельзя найти такого истинного, неповторимого веселья, как на корабле – экипаж корабля есть одно семейство, одна душа. Предания знаменитых дел российских флотов и героев – предпочтительно составляют предмет ежедневных бесед наших. Вот отчего через неделю я познакомился не только со всеми офицерами корабля «Сильного», на коем я находился, но узнал в подробностях каждого капитана и всех отличных лиц, так что в короткое время я считал себя уже посреди давно мне известных людей».
Впереди виднелись скалы Кеге-бухты, предваряющей подходы к Копенгагену. Балтика уже была позади. В бухте ждал датский фрегат. С него на «Сильный» перебрался представитель датчан лейтенант Мюллер.
– Кронпринц Фредерик и его доблестный флот рады приветствовать отважных русских моряков в наших водах! – объявил он, едва вступив на палубу российского линейного корабля.
Мюллера встречали искренними объятьями. Не далее как несколько месяцев назад лейтенант перегнал в Петербург подарок датского кронпринца российскому императору яхту «Непотопляемая», за что был награжден золотым перстнем с вензелем. Русским Мюллер нравился тем, что отчаянно дрался с англичанами в Копенгагенской битве, да и выпить был охотник немалый. А потому, не прошло и часа, как общими усилиями офицеров «Скорого» был приведен старый знакомец в состояние, делами заниматься не позволяющее. Пришлось ждать утра. Игнатьев, оглядев гостя, велел водки ему больше не наливать, похмеляться не давать, а отпаивать огуречным рассолом. Поутру Мюллер в сопровождении Свиньина был отправлен в датскую столицу с бумагами к послу. Лейтенант, держась рукой за голову, слегка постанывал.