Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации
Шрифт:
Можно представить себе, что началось бы в стране, если б этот закон решили претворить в жизнь. К счастью, выполнять его никто и не думал. Волостные комитеты не подчинялись не только центральной власти, но даже уездной. В каждой деревне земельную реформу проводили по-своему, а суть была одна: захватить как можно больше земли и поделить между собой по старым добрым общинным принципам, при этом пощипав и наиболее зажиточных деревенских хозяев [42] .
Большевики не влезали в вопрос социализации земли. Они были достаточными прагматиками, чтобы понять всю бессмыслицу подобного закона и отдать его на откуп левым эсерам – по крайней мере, те какое-то время будут заняты делом и меньше станут изображать оппозицию. Зачем принимать закон, не имея механизма его выполнения? Все равно на местах сделают так, как захотят.
42
У нас бытуют несколько неадекватные представления о том, что такое «зажиточный хозяин». Это не тот, у которого пара десятков десятин земли, а тот, у которого их сотни, а то и тысячи. Вспомним хотя бы того тамбовского кулака, который арендовал помещичье имение.
Ленин был толковым экономистом и отлично понимал, что эсеровская программа, даже будучи скрупулезно реализованной, неспособна вывести страну из аграрного тупика. Наоборот, она способствовала измельчанию хозяйств и постоянным переделам, в то время как спасение лежало на пути создания крупных агропредприятий. А пока правительство пыталось защитить крепких частных владельцев. Закон прямо запрещал при переделах принудительно отбирать землю у хуторских и отрубных хозяйств, если те являлись «трудовыми» – т. е. земля не служила средством наживы [43] . Однако по причине слабости центральной власти земельные вопросы решались на местах, и чем ниже уровень, тем дальше отклонение от государственной политики.
43
Еще раз напомним, кулаки – это те, кто наживался на земле: обрабатывали ее с помощью батраков, сдавали в аренду.
Так, инструкция Земотдела Моссовета, в противовес закону, уже допускала урезание земли единоличников [44] , хотя и в случае значительных излишков. Эта поправка развязывала руки местным властям, которые трактовали «излишки», как хотели.
Уже в 1918 году Центрозем вправлял мозги Москомзему: «Задачей советской власти является поддержание, а не расстройство хозяйств вышеназванной категории, хорошо оборудованных, богатых частной инициативой и в отношении системы полеводства выгодно отличающихся от соседних землепользований» [45] . А с другой стороны, это выгодное отличие делало частные земли лакомым куском для общинников. После Декрета о земле, отражавшего сокровенные чаяния крестьянства, началось прямое разграбление крупных и сильных хозяйств. Ни к чему хорошему это привести не могло.
44
В смысле не членов общины.
45
Цит. по: Ковалев Д. Аграрные преобразования и крестьянство столичного региона. М., 2004. С. 154.
Забегая вперед, можно сказать, что вышло так, как и должно было – то есть совсем плохо. По данным выборочной десятипроцентной переписи 1919 года, число беспосевных хозяйств сократилось на 38 % (самый большой процент – 60,7 % – дал Центрально-Земледельческий район, на втором месте – 59,5 % – Средневолжский). Зато в 25 губерниях практически исчезли крупные частные хозяйства (свыше 13 дес.).
К началу 1919 года в Европейской России было распределено более 17 млн дес. земли. Миллион беспосевных крестьян получили наделы. Число хозяйств, имеющих до 2 дес. посева, возросло с 6 до 8–9 млн, составив 43 % хозяйств. Немного (на 10 %) увеличилась группа хозяйств, имеющих 2–4 дес, количество более крупных уменьшилось, а хозяйства, засевавшие свыше 10 дес., почти исчезли. Таким образом, был отчасти достигнут крестьянский идеал и практически полностью разгромлен аграрный сектор.
Кроме того что мелкие хозяйства малопродуктивны сами по себе, они были еще и очень слабыми. Для успешного хозяйствования мало получить саму землю. Надо иметь еще и рабочий скот, инвентарь, фураж, семенное зерно. Все это было реквизировано у помещиков одновременно с землей, однако скота, инвентаря и пр., которых хватало для эффективно организованного крупного хозяйства, оказалось безнадежно мало при прямом дележе между крестьянами, да еще и бескормица 1917 года смертной косой прошлась по конюшням.
В итоге, несмотря на все переделы, инвентаря и рабочего скота не имела треть хозяйств. Еще столько же дворов были настолько слабыми, что даже при прибавке земли говорить о каком-либо товарном производстве не приходилось – дай Бог себя впроголодь прокормить [46] . В результате Декрета о земле сельское хозяйство страны сразу по пояс ухнуло в трясину.
Однако выбора, как уже говорилось, у большевиков не было. Не пойди они на поводу у крестьян, слабую советскую власть снесли бы, даже не заметив, что там что-то было, а землю все равно поделили бы. Слишком долго об этом мечтали, слишком долго…
46
Естественно, в разных регионах было по-разному. Приведенные цифры относятся к Европейской России, но хлебородные районы юга России в то время находились под белыми, а железнодорожное сообщение с Сибирью было отвратительным.
…Нет, нельзя сказать, что новая власть обманула крестьян, – землю те получили, тут все было по-честному. Но потом интересы деревни – получив землю, растить хлеб, продавать его и богатеть – столкнулись с интересами государственной власти: прокормить все население, а не только деревню, и выиграть войну. Власть имела право рассчитывать не только на лояльность, но и на помощь крестьян в трудное для страны военное время. Но деревня, получив землю, была совершенно не склонна расплачиваться с правительством.
Так считается, и по этому поводу редко кто из писавших о том времени не кинул в мужика камень [47] . И совершенно, кстати, зря. Ибо землю получили одни и в ответ поддержали советскую власть как избирательным голосом, так и винтовкой. Вот только хлебом поддержать ее не могли, поскольку имели хлеб и прятали его другие…
Проблема заключалась в том, что основные производители товарного зерна – крупные зажиточные хозяева – от Декрета о земле не выиграли почти ничего, а многие даже и потеряли. Впрочем, не факт, что и получив многое, они поступились бы прибылями. На этот счет существует много хороших русских поговорок. В данном случае подошел бы вариант: «сытый голодного не разумеет»…
47
Кроме либералов и их последователей – российских «демократов». Те считают, что законы свободного рынка должны действовать всегда, в том числе и во время войны.
История продразверстки в России
С началом осады князь велел переписать хлебные запасы города, да чтобы не утаили ни меры. Княжьи люди пошли по дворам, двух больно хитрых хлебных гостей, задумавших прятать зерно, повесили для острастки на собственных воротах. Учтя все припасы, Красно Солнышко повелел, чтобы рожь продавалась не дороже гривны за кадь. В этот раз пришлось повесить шестерых купцов, решившихся нажиться в недоброе время. Заодно посадили на колья пятерых облыжных доносчиков, что попробовали свести свои обиды, обвинив честных гостей в тайной продаже хлеба втридорога.
Разборки с деревней из-за хлеба начались еще в 1915 году.
К началу Второй мировой войны государственные резервы зерна в России составили около 900 млн пудов [48] . Примерно столько товарного хлеба она ежегодно поставляла на мировой и внутренний рынок в последние предвоенные годы. Обычно товарный хлеб (то есть хлеб, предназначенный на продажу) составлял в России 20–25 % от общего сбора зерна. Кроме того, с началом войны неизбежно резко снижался экспорт хлеба и весь он должен был пойти на внутренний рынок – а экспорт в то время составлял около половины товарного зерна. Так что хлеба для внутреннего рынка хватало… должно было хватить – на бумаге. А в реальности опять разверзлись всякие там овраги.
48
Данные приводятся на основании расчетов В. Галина (Галин В. Запретная политэкономия. Красное и белое. М., 2006).