Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации
Шрифт:
«Прежнее правительство зависело от урожая на помещичьих землях, который легко было собрать. Но помещичьи посевы уменьшились вследствие препятствий, чинимых крестьянами. Последние, кроме того, стремятся мешать применению сельскохозяйственных машин. Они требуют предоставления им сбора хлебов при условии уплаты им за это от четверти до трети урожая. Это значит, что большая часть урожая помещичьих земель будет растаскана по избам и сбор его станет для правительства невозможным».
А в дальнейшем «растасканы по избам» будут земля и инвентарь, и крупные хозяйства, производившие товарный хлеб, канут все в то же крестьянское море, которое с трудом кормило само себя. Начался и большей частью прошел этот процесс еще при Временном правительстве, а вот последствия, год от года усугублявшиеся, достались на долю большевиков.
В документах Временного правительства названы основные держатели хлеба: помещики, торговцы, банки. Кулаки и тем более крестьяне среди них не числятся. Однако уже к 1918 году ситуация изменилась. Помещиков больше нет, запасы торговцев и банков реквизированы или разграблены (те, которые не удалось спрятать). Земля роздана крестьянам, но теперь те же крестьяне должны стать поставщиками продовольствия для страны. К чему они никоим образом не были готовы.
Товарный хлеб, то есть хлеб, не предназначенный для собственного потребления, производила очень небольшая прослойка. До революции всерьез говорить об излишках могли лишь около 5 % крестьянских хозяйств. Ну, допустим, после передела их стало 7–8 % [55] . Это при том, что, к счастью, не выполнялся закон о социализации земли. Иначе все было бы еще хуже, ибо крупное хозяйство без батраков не поднимешь.
Но в любом случае не меньше двух третей хозяйств излишков не имели вовсе, а около трети (как минимум!) изначально не могли прокормить себя. И правительство, едва приняв страну, столкнулось с совершенно абсурдной ситуацией: кроме населения городов надо было заботиться еще и о пропитании сельского населения. А если оно хотело хоть как-то на будущее ослабить это бремя, надлежало позаботиться еще и о скоте, инвентаре и семенном фонде для этих маломощных хозяйств.
55
Это средние данные по Европейской России. В хлебородных губерниях ситуация была иной, однако большинство их почти сразу попали под белых и для красной власти были потеряны.
Абсурд российского аграрного сектора в критической ситуации обернулся полным маразмом. И маразм этот крепчал день ото дня.
К вопросу об игольных ушах
– …Хлебом мы воинов кормить будем, и женок их, и детей малых. А вы пять гривен за кадь ломить? Куда заберете гривны сии – в ад? Во тьму и скрежет зубовный?.. Постыдились бы, – голос Владимира смягчился, стал укоряющим. – Ляшского конца купцы – ляхи, и фрязи, и варяги товар свой задарма воинству отдали – мечи франкские, топоры, шеломы… Жидовский конец амбары открыл: и хлеб, и мясо – все воям отдает. А вы? Крестов на вас нет?
– А чего крестов? – донесся из толпы голос, полный тупой, тяжелой злобы. – Наш хлеб! Наш! Сами его покупали. Сами теперь продадим. За сколько захотим! И ты нам тут не указ! Купцы всем нужны, с Калином ужо как-нибудь договоримся.
…Поначалу большевики все же пытались управлять как нормальное, цивилизованное правительство. Едва придя к власти, они подтвердили введенную еще Временным правительством хлебную монополию – закупку зерна на селе по твердым ценам, запрещение его свободной продажи. И, в полном соответствии с лозунгами, возложили реализацию хлебной монополии на власть. В данном случае – на местные Советы. Если бы на село сразу послали продотряды… впрочем, до продотрядов надо было еще дозреть. Не все сразу.
Что собой представляли местные Советы того времени – не поддается никакому полету фантазии. Ситуация там определялась множеством факторов, но в основном двумя: продовольственным положением членов Совета – персонально! – и политической ориентацией того горлопана, который им руководил. Первый фактор определял политику Совета, второй – лозунг, под которым эта политика проводилась. Это кроме тех случаев, когда власть захватывали местные гопники или пришлые бандиты. Никакая власть им была не указ, ибо вся власть кому? Правильно, Советам.
Все же существовало общее правило: чем более промышленными оказывались губерния, волость, уезд, тем тверже там поддерживали хлебную монополию. И стоит ли удивляться? Ведь чем больше людей занято в промышленности, тем хуже положение с хлебом, так что вся надежда на государство.
«В 200 волостях четырех губерний промышленного района – Владимирской, Нижегородской, Тверской и Ярославской – наибольшую активность в проведении государственной политики проявляли Советы с высоким процентом рабочих в составе населения волости. Так, во Владимирской губернии 80 % волостных советов признавали монополию на хлеб, в Ярославской – 50, Нижегородской – 43, Тверской – 22,6 %. В среднем 49 % волостных Советов промышленных губерний поддерживали продовольственную политику Советской власти.
Однако результативность их работы почему-то была невелика. На состоявшемся в марте 1918 г. Осташковском уездном съезде Тверской губернии делегаты… говорили, что в деревне сильно влияние кулаков, из-за чего деревня не идет навстречу местным Советам: развита спекуляция, учет и реквизиция хлеба не проводятся, продукты распределяются „несправедливо, всем“. Сообщалось также, что Новинский волостной Совет сам поддерживает спекуляцию, а в Павлихинской волости голодная бессознательная масса, подстрекаемая кулаками, попами, помещиками, избила членов Совета, пытавшихся провести учет хлебных излишков. И лишь Пашутинский волостной совет, поддерживаемый беднотой и крестьянами среднего достатка, произвел реквизицию хлеба у кулаков и распределил его среди неимущих» [56] .
56
Осипова Т. Российское крестьянство в революции и Гражданской войне. С. 77–78.
Отсутствие твердых цен и свобода торговли выгодны были держателям хлеба – кулакам и торговцам. У бедняков интерес прямо противоположный, но они – самая забитая и необразованная часть сельского населения, да и кулак, имея столь мощный рычаг влияния на голодных односельчан, как мешки в амбарах, своего добьется. Бедняков удавалось побудить отстаивать свои интересы только после усиленной обработки со стороны продкомиссаров и коммунистов, да и то не всегда. Ну боялись люди! Сегодня советская власть на коне, а завтра она закончится, и тогда всем и все припомнят… нет уж, лучше в уголке посидеть. Да и власть эта… пес его знает, что за люди, молокососы какие-то, слова говорят такие, что не только мужики, но и сами не понимают, а с народом как обращаются? Глотка – мордобой – револьвер.
В самом пикантном положении оказывался середняк. С одной стороны, он имел несколько лишних пудов хлеба, которые хотел бы продать по вольным ценам. С другой – его благополучие было чрезвычайно зыбким: неурожай, реквизиция лошади, падеж коровы отбрасывали его за черту бедности. И озверевших от голода односельчан он побаивается, и с кулаком ссориться неохота. Трудная жизнь! Но хлеб есть…
Все эти факторы делали социальный состав Советов чрезвычайно пестрым. Сказывалась еще старая общинная привычка выбирать представителями «справных хозяев» – и чем «справнее», тем лучше. С другой стороны, вернувшиеся с фронта солдаты и местные пролетарии тянули в обратную сторону, склоняясь уже к большевистскому подходу. Результаты сложения всех этих векторов бывали самые разные. Своеобразным «чемпионом породы» можно назвать Моноенский волостной Совет Белевского уезда Тульской губернии, который состоял из двух урядников, двух офицеров, одного промышленника и одного торговца. При этом нет никакой гарантии, что в соседнем уезде не выберут в Совет бедных крестьян.
Продовольственное положение населения тоже сказывалось напрямую. Если в волости имелись запасы хлеба, волостные Советы не принимали хлебную монополию и твердые цены, вводили своей волей свободную торговлю, самочинно поднимали нормы потребления. Если хлеба не было, они полностью поддерживали государственную политику – но что толку?
Вторая часть продовольственной политики – внутреннее перераспределение хлебных излишков – тоже реализовывалась с трудом. Если в местном Совете преобладали бедняки, то вопрос решался проще: они точно знали, кто в их деревне голодает, а у кого из односельчан есть хлеб. И, едва услышав от инструктора волшебное слово «реквизиция», приходили и брали, сами или с помощью реквизиционного отряда.