Битва за Кавказ
Шрифт:
Недолго размышляя, он выпотрошил противогазную сумку и вместо маски и металлической банки-фильтра затолкал в неё находку.
К исходу 2 июля противнику удалось на одном участке прорваться к морю. Танки вышли к самому краю кручи и открыли из пушек огонь. Вскоре к ним подкатили автомобили, из них посыпались автоматчики.
— Давай к морю, пока не поздно, — сказал Гурину Пётр Судак. — Там найдём своих.
Не раздумывая, они спустились по канатам.
Над ними с ровным гулом летали самолёты и методично сбрасывали осветительные бомбы. Подвешенные на
— Послушай, Пётр, я поплыву, — пришло к Гурину решение. — У меня вот она, камера.
— Да ты что! Заплывёшь, а вдруг она скиснет: что делать будешь? Ко дну?
— Там видно будет. Бери мой автомат, гранаты. Себе оставлю трофейный, «вальтер».
Он начал надувать камеру. Когда она стала тугой, навинтил на ниппель колпачок, разделся до трусов и накинул на шею шнурок с пистолетом. Прежде чем войти в море, напился воды из родничка.
— Ну, пошёл! — подал он себе знакомую команду, по которой не раз покидал самолёт, прыгая с парашютом.
Отталкивая плавающие трупы, Виктор Евгеньевич вошёл в воду, лёг на камеру, поправил висевший на шее «вальтер» и поплыл, стараясь выбраться подальше в море.
Постепенно звуки стрельбы отдалились, стал тише самолётный гул и явственней плескалась о камеру морская волна. Ещё там, на берегу, он определил, как будет плыть. Вначале нужно держать курс на восток, на мыс Фиолент и даже дальше, а уж потом выбраться к берегу, к Ялтинскому шоссе, и там уходить в горы, к партизанам.
Плавал Гурин хорошо, физически был крепок. К тому же камера внушала надежду. В полной уверенности на успех он удалялся всё дальше и дальше, погружаясь всё глубже во мрак ночи.
Однако усталость брала своё, сказывались напряжённость последних дней и бессонные ночи. Порой он, продолжая работать руками, будто куда-то проваливался и тут же, как от толчка, пробуждался и начинал энергичней двигать руками, как бы навёрстывая упущенное. «Только бы не свалиться с камеры, тогда в такой темени её не увидишь, да и течение унесёт, не догонишь...» — повторял он.
Гурин всё чаще и чаще неподвижно лежал, давая отдых одеревеневшим рукам, ногам и всему телу, которое казалось чужим. Он чувствовал в плечах тяжесть, будто на них висели пудовые гири. Убаюкивали мерные шлепки волн по камере.
В небе мерцали звёзды — большие, яркие. Гурину представлялось: ночи не будет конца. «Надо плыть, — приказывал он себе. — Плыть». Он попытался определить, где берег, и не нашёл его. Тогда он попробовал сориентироваться по звёздам. Нашёл Медведицу, Полярную звезду... Слава Богу. «А вдруг камера не выдержит? » — стрельнула несуразная мысль. Он тут же начал искать колпачок ниппеля, нашёл его, подвернул потуже.
По наступающей свежести, ветру и чуть дрогнувшей тьме Гурин понял, что ночь пошла на убыль. Стал подсчитывать, сколько же времени он провёл в воде: пять...
Он закрыл глаза — и провалился. Проснувшись, судорожно ухватился за камеру, оглянулся. Ему почудился в плеске волн человеческий голос. «Что это? Галлюцинация?..» — подумал он.
Брезжил рассвет, скрывая даль, курился лёгкий туман.
— Эй! Плыви быстрей! — послышалось опять.
Оглянувшись ещё раз, увидел в тумане тёмный силуэт высокой рубки. «Неужели подводная лодка?!»
— Да плыви же!
Выбиваясь из последних сил, он поплыл на спасительный голос. Ему протянули багор, и он с трудом выбрался на холодную поверхность лодки.
— Откуда плыл? — спросил моряк.
— Из Херсонеса.
— Да ну! Считай, что тебе повезло. Спускайся вниз, сейчас уйдём на глубину...
Много позже к Виктору Евгеньевичу приезжал вице-адмирал Азаров, в ту пору член Военного совета Черноморского флота. Рассказывал, что, листал в архиве вахтенный журнал подводной лодки «Щ-203», он прочитал запись о принятии на борт в открытом море старшего сержанта Гурина из особой севастопольской группы.
А в Новороссийске, куда на четвёртые сутки пришла подводная лодка, Виктор Евгеньевич прочёл в газете Черноморского флота приказ о награждении отличившихся севастопольцев. В их списке нашёл и себя: он удостоился боевого ордена Красного Знамени...
По-иному сложилась судьба у Владимира Ипполитовича Мищенко. Вначале он действовал в Херсонесе в группе полкового комиссара Михайлова. А когда 2 июля тот погиб, Мищенко и ещё несколько бойцов решили пробираться к генералу Новикову, который оставался на Херсонесе старшим. Его командный пункт располагался в штольнях артиллерийской батареи.
Адъютант генерала лейтенант Василий Мысин узнал Мищенко: они сидели за одним столом в ростовском техникуме.
— Чем, Володя, тебе помочь? Вас сколько? Четверо? Сейчас принесу консервы, хлеба нет...
— Патроны ещё неси да гранаты.
Адъютант вернулся с банками консервов и с укупоркой автоматных патронов.
— Вот всё, чем могу помочь, — сказал Василий, словно бы извиняясь.
Через час они уже находились в боевой цепи, отбиваясь от настойчивых атак противника.
— Особенно ожесточённые бои разгорелись 4 июля, — говорил Владимир Ипполитович. — Под прикрытием самолётов, танков, артиллерии немцы рвались к берегу, используя не занятые нами промежутки. К полудню боевая линия проходила вблизи моря. Мы отстреливались, дорожа каждым патроном.
Группа оказалась оттеснённой к «подкаменному» госпиталю, переполненному ранеными.
— Братцы, товарищи, уходите! — взмолился главный врач. — Не дай Бог, фрицы застанут вас здесь. Всех расстреляют, не пощадят и раненых. Уходите!
И они ушли. Их последним рубежом была небольшая бухточка с навороченными в море камнями. Бойцов оставалось не более полусотни, в руках пистолеты, автоматы да винтовки. Гранат не было. От наседавшего врага отстреливались уже в воде. Кто-то пытался плыть, но их косили автоматные очереди, иные кончали с собой.