Битва за Рим (Венец из трав)
Шрифт:
Теперь уже и Луций Декумий задыхался от гнева, готовый лезть в драку.
– Я верю в народ! – глубоко выдохнул он.
– В самом деле? Так отправляйся в комиции напыщенно изрекать глупости! Все ваши идеи пусты, как мозги четвертого класса! – прорычал Сулла. – «Я верю в народ», смотри ты! Советую тебе лучше верить в оптиматов!
– Луций Корнелий, пожалуйста, – взмолилась Аврелия, у которой бешено колотилось сердце и подкашивались ноги, – если ты лучше, чем Луций Декумий, то и веди себя соответственно!
– Именно! – вскричал Луций Декумий. Его возлюбленная Аврелия заступалась за него, и ему хотелось выглядеть мужественным в ее глазах. И Луций Декумий попытался взять себя в руки. Ради Аврелии. – Ты напрасно
Бесцветные глаза остекленели. Сулла оскалился и поднялся с ложа. Угроза, исходящая от него, была почти материальна – казалось, ее можно было потрогать руками. Сулла приблизился к Луцию Декумию. Тот подался назад – не столько из трусости, сколько из естественного человеческого предчувствия чего-то настолько же таинственного, насколько ужасного.
– Я могу раздавить тебя, как слон может раздавить собаку, – весело заговорил Сулла. – Единственная причина, почему я не делаю этого, – присутствие здесь женщины. Она ценит твои достоинства, и ты хорошо ей служишь. Ты можешь иметь много ножей для многих людей, Луций Декумий, но никогда не заблуждайся насчет того, что у тебя найдется нож для меня! Прочь с моего пути! Веди себя в соответствии с тем, что ты есть. А теперь – убирайся!
– Иди, Луций Декумий, – попросила Аврелия, – пожалуйста!
– Оставить тебя с ним, когда он в подобном состоянии?!
– Я сама знаю, что для меня лучше. Пожалуйста, иди.
И Луций Декумий вышел.
– Не было необходимости обходиться с ним так сурово, – сказала она, раздувая ноздри, – он просто не знал, как вести себя с тобой. Он предан мне. И кроме того, он есть только то, что он есть. Он предан Гаю Марию лишь потому, что предан моему сыну.
Сулла присел на край ложа, не решив еще, уйти или остаться.
– Не сердись на меня, Аврелия, иначе я тоже начну сердиться на тебя. Согласен, этот Луций Декумий не стоит моего гнева. Но он помог Гаю Марию поставить меня в положение, которого я не заслуживал!
– Да, я понимаю твои чувства. – Аврелия глубоко вздохнула. – Что касается происшедшего, ты, может быть, и прав. – Она принялась ритмично кивать головой: – Я знаю это, я знаю это. Я знаю, что ты всеми возможными средствами пытался сохранить мир и законность. Но не упрекай Гая Мария. Это все Сульпиций.
– Вранье! – воскликнул Сулла. – Ты дочь консула и жена претора, Аврелия. Ты более чем достаточно знаешь о том, что Сульпиций не мог начать действовать, пока не заручился поддержкой Гая Мария, человека более влиятельного, чем был он сам.
– Был? – спросила она, широко раскрыв глаза.
– Сульпиций мертв. Его схватили два дня назад.
– А Гай Марий?
– О, Гай Марий, Гай Марий, всегда Гай Марий! Подумай, Аврелия, подумай! Зачем бы мне желать смерти Гая Мария? Убить народного героя? Я не такой дурак! Я только напугал его в надежде, что он уберется из Италии еще до того, как я сам ее покину. И я сделал это не только ради самого себя, женщина, но и ради Рима. Ему нельзя было позволить сражаться с Митридатом! – Сулла переместился на ложе. – Аврелия, ты, наверное, обратила внимание, что с тех пор, как Гай Марий вернулся к общественной жизни – а это произошло ровно год назад, – он связался с такими личностями, которым в прежние дни не сказал бы ave? Мы все в настоящее время используем приверженцев, которых раньше не стали бы привлекать. Мы нуждаемся в таких людях, в которых прежде плевали. Но со времени своего второго удара Гай Марий прибегал к помощи таких орудий и хитростей, от которых раньше отказался бы даже под угрозой смерти. Я знаю, кто я есть, и знаю, на что способен. Я не столь честен и щепетилен, как Гай Марий. И не только благодаря той жизни, которую я вел в трущобах Рима, но и благодаря тому типу людей, к которому я отношусь изначально. Но он-то – он никогда не был таким! А теперь он
– Ты не должен был идти с войсками на Рим, – ответила она.
– А какой у меня был выбор, скажи пожалуйста? Если бы я мог найти другой путь, то избрал бы его! Неужели ты предпочла бы видеть меня сидящим в Капуе до тех пор, пока в Риме не разразилась бы вторая гражданская война – Сулла против Мария?
– Этого бы никогда не случилось! – побледнев, воскликнула Аврелия.
– О, ты предпочитаешь третий исход! В таком случае я, покорный и раздавленный, лежал бы под ногами сумасшедшего народного трибуна и выжившего из ума старика! Позволить Гаю Марию сделать со мной то, что он сделал с Метеллом Нумидийским, позволить ему использовать плебс, чтобы отнять у меня командование? А ведь когда он проделал это с Метеллом Нумидийским, тот не был консулом! Но я был старшим консулом, Аврелия! Никто не смеет отобрать у старшего консула командование, пока он в должности. Никто!
– Да, я поняла тебя, – сказала она, и щеки ее порозовели, а глаза наполнились слезами. – Но они никогда не простят тебя, Луций Корнелий, ведь ты повел армию на Рим.
– О, во имя всех богов, не плачь! – Сулла застонал. – Я никогда не видел тебя плачущей! Никогда, даже на похоронах моего мальчика! Если ты не плакала из-за него, то не должна плакать из-за Рима!
Ее голова была опущена, слезы не текли по щекам, а капали на колени, и солнечные блики сверкали на ее мокрых черных ресницах.
– Когда я слишком взволнована, то не могу плакать. – Она всхлипнула и вытерла нос внешней стороной ладони.
– Я не верю этому, – пробормотал он, тяжело и страстно.
Аврелия подняла голову, и слезы побежали по ее щекам.
– Я плачу не из-за Рима, – хрипло сказала она и еще раз вытерла нос. – Я плачу из-за тебя.
Сулла поднялся с ложа, дал Аврелии свой носовой платок и встал сзади, обнимая ее одной рукой за плечи. Лучше, чтобы она не видела его лица.
– Я навеки полюбил тебя за это, – молвил он и, протянув ладонь к ее лицу, поймал несколько слезинок, слетевших с ресниц, затем поднес ладонь ко рту и слизнул их. – Это Фортуна. Мое консульство было тяжелейшим, никто до меня не имел такого. И жизнь моя была такой же тяжелой. Я – не тот человек, которого можно заставить сдаться. Меня мало беспокоит, каким путем я добьюсь победы. Эта гонка будет продолжаться до тех пор, пока я жив. – Сулла слегка встряхнул Аврелию за плечи. – Я забрал твои слезы себе. Однажды я выбросил в клоаку огромный изумруд, потому что он не имел для меня никакой ценности. Но я никогда не потеряю твои слезы…
Он покинул дом Аврелии, испытывая огромный душевный подъем. Все слезы, которые роняли над ним другие женщины, были рабскими, поскольку те рыдали из-за своих собственных разбитых сердец. А сейчас женщина, которая никогда не плакала, заплакала из-за него.
Возможно, другой человек смягчился бы, пересмотрел бы все заново, но только не Сулла. К тому времени, когда он добрался до дома, – а это была длинная дорога, – его экзальтация прошла, спряталась в подсознание. Он с большим удовольствием пообедал с Далматикой, взял ее в постель и занялся с ней любовью. Затем он проспал свои обычные десять часов обычным сном без сновидений, проснулся и встал, не потревожив жену, взял несколько хрустящих, свежих, только что испеченных хлебцев и кусок сыра, прошел в свой рабочий кабинет и, пока ел, задумчиво глядел на ящик, по форме напоминавший один из его родовых храмов. Этот ящик стоял на дальнем конце стола; внутри него лежала голова Публия Сульпиция Руфа.