Битва за Рим (Венец из трав)
Шрифт:
Вождям италиков, собравшимся в Грументе спустя неделю после встречи Силона и Мутила с Друзом в Бовиане, удалось вывести почти всех лжеграждан из римских и латинских колоний. Некоторые, разумеется, отказывались верить, что их ждет беда; другие, все понимая, просто не хотели покидать обжитых мест. На них-то и обрушились quaestiones.
Помимо председателя-консуляра и двоих сенаторов-судей, в каждом суде имелись писцы, по двенадцать ликторов (председатель был равен проконсулу) и по сотне вооруженных конных ополченцев из отставных кавалеристов и бывших гладиаторов, способных управлять лошадьми, пущенными в галоп.
Отбор судей происходил по жребию. Ни Гай Марий, ни Публий Рутилий Руф не попали в их число, чему не приходилось удивляться: видимо, их деревянных шариков даже не оказалось в закупоренном кувшине с водой, так что они никак не могли вылететь наружу через дырочку, когда кувшин встряхивали.
Квинт Лутаций Катул Цезарь вытянул Эзернию, великий понтифик Гней Домиций Агенобарб – Альбу Фуценцию; принцепс Сената Скавр не попал в число «счастливчиков» – в отличие от Гнея Корнелия Сципиона Назики, которому достался Брундизий, что повергло его в уныние. Метелл Пий Поросенок и Квинт Сервилий Цепион оказались среди младших судей, равно как и шурин Друза Марк Порций Катон Салониан. Сам Друз тоже остался без должности, что несказанно обрадовало его, ибо в противном случае ему пришлось бы объявлять перед Сенатом самоотвод, поскольку этого требовала его совесть.
– Кто-то не побрезговал жульничеством, – поделился с ним догадкой Марий. – Если бы они послушались здравого смысла, с каковым надлежит появляться на свет, то, наоборот, сделали бы так, чтобы ты вытянул жребий и был вынужден сам разоблачить себя. При теперешнем климате это не пошло бы тебе на пользу.
– В таком случае я рад, что они лишены врожденного здравого смысла, – весело отозвался Друз.
Цензору Марку Антонию Оратору выпало председательствовать в quaestio в самом городе Риме. Это пришлось ему по душе, поскольку он знал, что найти нарушителей здесь будет куда труднее, нежели в провинции, где наблюдалась массовая подложная регистрация, а он любил головоломки. Кроме того, он предвкушал, как заработает на штрафах многие миллионы сестерций; осведомители уже сбегались к нему со всех сторон, волоча длинные списки.
Количество пойманных зависело от места. Скажем, Катулу Цезарю очень не понравилось в Эзернии, городе, расположенном в сердце Самния, где Мутил уговорил сбежать почти всех, не считая горстки самых недоверчивых, и где римские граждане и латиняне не могли помочь ему доносами. О том, чтобы самниты выдавали соплеменников, даже за большие деньги, не могло идти и речи. Поэтому с оставшимися пришлось расправиться в показательном порядке (во всяком случае, как это понимал Катул Цезарь): председатель суда нашел среди охранников особенно жестокого человека, которому и поручил наказывать виновных кнутом. Это не делало пребывание в Эзернии менее скучным, поскольку закон предписывал разбираться с каждым новым «гражданином» по отдельности. Время чаще всего тратилось впустую: оказывалось, что очередной вызванный более не проживает в Эзернии. Живой человек появлялся перед судом всего раз в три-четыре дня – встречи, которых Катул Цезарь просто жаждал. Он никогда не отличался малодушием, поэтому не обращал внимания на гневный ропот и злобное шипение, встречавшие его повсюду, где бы он ни появился, а также на открытые проявления ненависти, обращенные не только против него, но и против его судей, писцов и ликторов и даже людей из охраны. Всадники то и дело оказывались на земле из-за оборванных постромок, питьевая вода взяла за правило протухать, все насекомые и пауки Италии собрались в одном месте – там, где квартировали члены суда с присными, змеи облюбовали их сундуки и постели. Повсюду находили кукол, обернутых в окровавленные, вывалянные в перьях тоги, а также дохлых цыплят и кошек. Отравления негодной пищей стали повторяться настолько часто, что председатель суда ввел обычай насильственно кормить рабов за несколько часов до того, как принимал пищу сам, а также выставлять при съестном караул.
Иначе сложилось у великого понтифика Гнея Домиция Агенобарба в Альбе Фуценции: он оказался весьма мягкосердечен. Этот город был, подобно Эзернии, оставлен жителями, виновными в подлоге, поэтому минуло шесть дней, прежде чем перед судом предстала первая жертва. На этого человека никто не доносил, однако он оказался достаточно состоятельным, чтобы уплатить штраф и гордо не опускать головы, когда великий понтифик Агенобарб отдавал распоряжение об изъятии всего его имущества. Человек из стражи, которому был вручен кнут, слишком рьяно взялся за дело, и председатель распорядился прекратить избиение, когда все на расстоянии десяти шагов от распластанной жертвы было забрызгано кровью. Следующему виновному повезло больше: его бичевал уже другой человек, и так несильно, что даже не рассек ему кожу. Великий понтифик, помимо прочего, обнаружил неприязнь к осведомителям, каковой не подозревал в себе прежде. К счастью, таковых оказалось немного, но все – возможно, именно из-за малой численности – были ему отвратительны. Не платить награды он не мог, зато подвергал осведомителей столь пространному и въедливому допросу относительно их собственного гражданского статуса, что те вскоре сочли за благо лечь на дно. Как-то раз обвиненный в подлоге оказался отцом троих детей-уродцев, страдающих к тому же умственной недоразвитостью. Агенобарб сам тайком уплатил за него штраф и категорически запретил изгонять беднягу из города, где его потомству было все же лучше, чем под открытым небом.
Итак, при одном упоминании Катула Цезаря самниты гневно плевались, зато великий понтифик Агенобарб заслужил в Альбе Фуценции уважение, так как к марсам относились более доброжелательно, чем к самнитам. В остальных судах все было по-разному: одни председатели были беспощадны, другие снисходительны, третьи – под стать Агенобарбу. Однако ненависть к римлянам зрела повсеместно, и жертв преследований оказалось предостаточно, чтобы сцементировать желание италиков сбросить римское иго, невзирая на смертельную опасность. Ни одному суду не хватило бесстрашия, чтобы послать своих вооруженных охранников туда, где скрылись бежавшие из городов.
Единственным судьей, вступившим в противоречие с законом, оказался Квинт Сервилий Цепион, направленный в Брундизий, под начало Гнея Сципиона Назики. Этот изнывающий от зноя, пыльный портовый городок так мало пришелся по душе Гнею Сципиону, что, не пробыв там и нескольких дней, он под предлогом не слишком опасной болезни (как потом оказалось, геморроя, что изрядно развеселило местный люд) заспешил обратно в Рим на лечение. Свою комиссию он оставил Цепиону, исполнявшему без него обязанности председателя, и Метеллу Пию Поросенку. Здесь, как и повсюду, виновные разбежались еще до того, как суд приступил к работе, а осведомителей нашлось немного. Людей из списков нигде не могли разыскать, и дни проходили без малейшего смысла. Наконец перед скучающими римлянами предстал-таки осведомитель, огорошивший их доносом на одного из самых уважаемых в Брундизий римских граждан. Его имя не значилось в списке новоиспеченных лжеграждан, поскольку, как утверждал доносчик, он узурпировал гражданство еще двадцать лет тому назад.
Дотошный, как пес, вырывающий из земли кусок гниющего мяса, Цепион вцепился в это дело, возжелав использовать его в назидательных целях. Он не погнушался применить пытки на допросе. Он отказался прислушаться к испугавшемуся и протестовавшему Метеллу Пию, ибо не сомневался, что выданный ему на растерзание столп местного общества виновен. Однако затем были добыты доказательства, устранившие даже тень сомнения в том, что бедняга – именно тот, за кого себя выдает, то есть достойный уважения римский гражданин. Оскорбленный решил не давать обидчику Цепиону спуску и подал на него в суд. Цепиону пришлось броситься в Рим, где лишь вдохновенная речь Красса Оратора спасла его от неприятностей. Путь обратно в Брундизий был ему отныне заказан. Гнею Сципиону Назике, брызжущему проклятиями и призывающему громы и молнии на голову всех до единого Сервилиев Цепионов, пришлось возвращаться туда вместо него. Для Красса же, вынужденного защищать человека, к которому он не испытывал ни малейшей симпатии, выигрыш дела не послужил утешением.
– Иногда, Квинт Муций, – сказал он своему кузену и коллеге-консулу Сцеволе, – мне хочется, чтобы в этот проклятый год консулами были кто угодно, только не мы с тобой!
Публий Рутилий Руф засел за ответное письмо в Ближнюю Испанию Луцию Корнелию Сулле. Соскучившийся по новостям старший легат умолял Рутилия Руфа не скупиться на подробности, что вполне отвечало наклонностям последнего. Он писал:
Клянусь, Луций Корнелий, никому из моих друзей, занесенных судьбой в дальние края, я не написал бы и строчки. Но ты – другое дело: переписываться с тобой – одно удовольствие, и я обещаю, что ничего не упущу.
Начну с особых quaestiones, учрежденных в соответствии с самым знаменитым законом текущего года – lex Licinia Mucia. Они столь мало популярны и причиняют такой вред самим судьям, что к концу лета все как один постарались свернуть расследование, не особо выискивая предлоги. Неплохой предлог, однако же, не заставил себя ждать: салассы, бренны и реты взялись тревожить набегами Италийскую Галлию в нижнем течении реки Пад, чем создали хаос между озером Бенак и долиной салассов – то есть в средней и западной частях Транспадонской Галлии. Сенат поспешил объявить чрезвычайное положение и свернуть законные репрессии против незаконных граждан. Все новоиспеченные судьи слетелись назад в Рим, радуясь, как дети. Видимо, в отместку за свои страдания они скоренько проголосовали за то, чтобы отправить к месту событий самого Красса Оратора, дабы он и его армия разметали восставшие племена или хотя бы выбили их из цивилизованных краев. Красс Оратор менее чем за два месяца добился поставленной цели.
Несколько дней назад Красс Оратор вернулся в Рим и привел армию на Марсово поле, поскольку войско, по его словам, провозгласило его на поле боя императором, и он хочет отпраздновать триумф. Кузен Красса Квинт Муций Сцевола, правивший в его отсутствие один, получив депешу от вставшего лагерем полководца, немедленно созвал в храме Беллоны заседание Сената. Однако о запрошенном триумфе речи не шло.
«Ерунда! – сразу сказал Сцевола, – Это же смехотворно! Чтобы кампания по усмирению дикарей стала причиной триумфа?! Пока я сижу в курульном кресле консула, этому не бывать! Как мы можем, почтив двух заслуженных военачальников калибра Гая Мария и Квинта Лутация Катула Цезаря одним триумфом на двоих, так же славить человека, победившего в том, что нельзя назвать войной? Он не дал ни единого сражения! Нет, он не достоин триумфа! Старший ликтор, ступай к Луцию Лицинию и скажи ему, чтобы он отпустил войско в капуанские казармы, а сам явил свою жирную тушу в границах померия, где от нее может быть хоть какая-то польза!»
Вот так! Наверное, Сцевола встал не с той ноги или его выпихнула из постели жена, что по последствиям то же самое. Одним словом, Красс Оратор распустил войско и явил свою жирную тушу там, где требовалось, однако пользы так и не принес. Он сказал своему кузену Сцеволе все, что о нем думает, хотя ничего этим не добился.
«Ерунда!» – прервал его Сцевола. (Знаешь, Луций Корнелий, порой Сцевола напоминает мне принцепса Сената Скавра в его молодые годы.) «Как ты ни дорог мне, Луций Лициний, – продолжал он, – но одобрить лжетриумф я не могу!»
В итоге кузены друг с другом не разговаривают. Это не делает жизнь Сената легче – они все же консулы. Впрочем, знавал я пары консулов, которые ладили еще меньше, нежели это виделось Крассу Оратору и Сцеволе в страшных снах. Со временем все утрясется. Я лично сожалею, что они не поссорились до того, как изобрели lex Licinia Mucia.
Поделившись с тобой этой безделицей, я прямо не знаю, о чем бы еще рассказать. Форум в эти дни дремлет.
Однако тебе стоит узнать, что мы в Риме наслышаны о тебе. Тит Дидий – я всегда знал, что он достойный человек, – все более лестно отзывается о тебе в своих посланиях Сенату.
В этой связи я бы настоятельно советовал тебе вернуться в Рим под конец следующего года, чтобы выставить свою кандидатуру на преторских выборах. Метелл Нумидийский Свинка давным-давно мертв. Катул Цезарь, Сципион Назика и принцепс Сената Скавр погрязли в попытках следовать закону Лициния Муция, хотя от него происходят одни неприятности. Гаем Марием и всем, что его касается, мало кто интересуется. Избиратели созрели для того, чтобы проголосовать за кого следует, тем более что таковых сейчас явный недобор. Луций Юлий Цезарь в этом году без всякого труда стал городским претором, а брат Аврелии Луций Котта – pretor peregrinus. Полагаю, что по авторитету ты превосходишь обоих. Тит Дидий вряд ли воспрепятствует твоему отъезду, ведь ты пробыл при нем дольше, чем это принято у старших легатов: к осени следующего года исполнится как раз четыре года, в самый раз!
В общем, поразмысли над этим хорошенько, Луций Корнелий. Я переговорил с Гаем Марием, и он встретил эту идею с воодушевлением; и не только он, но и – поверишь ли? – принцепс Сената Марк Эмилий Скавр! Рождение сына, похожего на него, как маленькая капля воды на большую, совсем вскружило старику голову. Впрочем, не знаю, почему это я назвал человека одного со мной возраста стариком.
Сидя в своем кабинете в Тарраконе, Сулла смаковал каждое словечко шустрого старца. Сперва его мыслями владело сообщение о том, что Цецилия Метелла Далматика родила Скавру сына, и он не обращал внимания на прочие, не менее важные новости и соображения, содержащиеся в письме Рутилия Руфа. Только потом, устав от горькой ухмылки, которую вызвали у него воспоминания о Далматике, Сулла начал размышлять о преторской должности и пришел к выводу, что Рутилий Руф прав. Следующий год – самое подходящее время, лучшего не предвидится. Он тоже не сомневался, что Тит Дидий не станет препятствовать его отъезду. Более того, Тит Дидий снабдит его рекомендательными письмами, которые еще больше повысят его шансы. Нет, не он завоевал в Испании венец из трав, этого знака отличия добился Квинт Серторий; однако заслуги Суллы не стали от этого меньше.