Битва за Рим (Венец из трав)

Маккалоу Колин

– Тогда загоним их еще дальше, – утомленно проговорил Катул Цезарь. – Так далеко, чтобы нас не касались их чувства. Они заслуживают этого, раз покусились на самый драгоценный дар, какой способен предложить Рим.

– Попытайся же понять, Квинт Лутаций! – воззвал к оппоненту Рутилий Руф. – Покусились, но потому, что мы не отдаем его сами! Когда человек крадет то, что считает принадлежащим ему по праву, то не называет это воровством. Для него это – возврат своего.

– Как он может возвратить себе то, что никогда ему не принадлежало?

Рутилий Руф махнул рукой:

– Что ж, я попытался убедить вас, насколько глупо применять столь устрашающие меры наказания к народу, вместе

с которым мы соседствуем, который путешествует по нашим дорогам, составляет большинство населения в местах, где мы строим свои виллы и имеем поместья, который обрабатывает нашу землю, если только мы не прибегаем к рабскому труду. Не стану больше распространяться о том, к каким последствиям приведет наказание италиков.

– Возблагодарим за это всех богов! – вздохнул Сципион Назика.

– Теперь перейду к поправкам, предложенным нашим принцепсом – но не Гаем Марием! – продолжал Рутилий Руф, не обращая внимания на укол. – Позволь указать тебе, принцепс, что трактовать иронию другого оратора как серьезное предложение является отступлением от правил риторики. Будь впредь осторожнее, иначе люди скажут, что твое время прошло. Однако могу тебя понять: трудно отыскать нужные слова, когда говоришь, переча подсказке собственного сердца. Разве я не прав, Марк Эмилий?

Скавр ничего не ответил и густо покраснел.

– Платные осведомители и телохранители – это совершенно не в римских правилах! – сказал Рутилий Руф. – Если мы пойдем на то и другое, исполняя lex Licinia Mucia во всей его суровости, то покажем италийским соседям, что боимся их. Мы покажем им, что новый закон направлен не на то, чтобы карать преступников. Нет, он преследует цель подавить в зародыше всякое будущее сопротивление. И чье? Наших же италийских соседей! Тем самым мы откроем свои опасения насчет того, что им куда легче заглотнуть нас, чем нам – их. Столь строгие меры и такие несвойственные Риму действия, как использование платных осведомителей и вооруженных телохранителей, будут свидетельствовать о том, что мы испытываем чудовищный страх, что мы слабы – да, слабы, а не сильны, учтите это, отцы-сенаторы и квириты! Человек, чувствующий себя по-настоящему в безопасности, не прибегает к охране из бывших гладиаторов и не косится через плечо. Человек, чувствующий себя по-настоящему в безопасности, не предлагает вознаграждения за сведения о своих врагах.

– Чепуха! – пренебрежительно бросил принцепс Сената Скавр. – Платные осведомители – уступка здравому смыслу. Это облегчит геркулесову задачу, стоящую перед судами, которым придется разоблачать фальсификаторов десятками тысяч. Любой способ, облегчающий и сокращающий процедуру, является желательным. То же можно сказать и о вооруженных телохранителях. Они предотвратят выступления и бунты.

– Слушайте, слушайте! – раздалось из разных концов зала. Послышались аплодисменты.

– Я и сам вижу, что обращаюсь к тем, чьи уши превратились в камень, – молвил Рутилий Руф, горестно пожимая плечами. – Как жаль, что лишь немногие из вас умеют читать по губам! Тогда позвольте мне закончить следующими словами: если мы узаконим платных осведомителей, то заразим нашу любимую родину страшной болезнью, которая будет терзать ее много десятков лет. Наушничество, шантаж, сомнение в друзьях и родне! Повсюду найдутся люди, способные на любую низость ради денег, – что, я не прав, Марций Филипп? Мы спустим с поводка нечисть, которая давно уже завелась во дворцах заморских царей и ползет изо всех щелей там, где людьми правит страх и где действуют репрессивные законы. Останемся же теми, кем были всегда, – римлянами! – Он сел. – Это все, Луций Лициний.

Никто не аплодировал, только по залу пронесся легкий шумок,

а Гай Марий широко ухмыльнулся.

«Да, – думал Марк Ливий Друз, видя, что заседание идет к концу, – это действительно все. Принцепс Сената Скавр выиграл, Рим проиграл. Разве те, чьи уши превратились в камень, способны расслышать Рутилия Руфа? Устами Гая Мария и Рутилия Руфа говорил здравый смысл – ясный, как день, доступный, казалось бы, и слепцу. Как сказал Гай Марий? Жатва смерти и крови, несравнимая с урожаем засеянных драконовых зубов! Беда в том, что мало кто из них знаком с италиками, если не считать нечастых сделок и межевых споров. Откуда им знать, – печально размышлял Друз, – что в душу любого италика давно заронено семя ненависти и мести, которое только ждет своего часа, чтобы взойти? Я сам ничем не отличался бы от остальных, если бы случай не свел меня с Квинтом Поппедием Силоном на поле брани».

Его зять Марк Порций Катон Салониан сидел неподалеку, на верхнем ярусе. Добравшись до Друза, он положил руку ему на плечо:

– Ты пойдешь со мной домой, Марк Ливий?

Друз не спешил вставать; рот его был приоткрыт, в глазах стояла тоска.

– Иди без меня, Марк Порций, – откликнулся он. – Я очень устал. Дай собраться с мыслями.

Он дождался, пока все сенаторы покинут зал, потом подал знак слуге, чтобы тот забрал стул и отправлялся домой, не дожидаясь хозяина. Затем медленно спустился и, пройдя по черным и белым плитам, устилавшим пол, вышел из Гостилиевой курии, где рабы уже принялись за уборку, собирая мусор. Покончив с этим занятием, они запрут двери, чтобы обезопасить курию от обитателей Субуры, лежащей в двух шагах, и удалятся в специальное жилище для государственных рабов при Сенате.

Друз брел, опустив голову, от колонны к колонне и раздумывал, сколько времени потребуется Силону и Мутилу, чтобы прознать о случившемся. Он не сомневался, что lex Licinia Mucia, украшенный поправками Скавра, в кратчайший срок – в три рыночных дня и два промежутка между ними, то есть за семнадцать дней – пройдет всю процедуру, отделяющую законопроект от опубликования до принятия и на таблицах появится новый закон, с которым рухнет всякая надежда на мирное решение спора с италийскими союзниками.

С Гаем Марием он столкнулся совершенно неожиданно.

Это было столкновение в буквальном смысле слова. Друз отпрянул, но слова извинения так и не сорвались с его губ, ибо яростный лик Мария лишил его дара речи. За спиной Мария маячил Публий Рутилий Руф.

– Навести меня вместе со своим дядей, Марк Ливий, и попробуй моего чудесного вина, – предложил Марий.

Мудрости, накопленной за шестьдесят два года бурной жизни, оказалось Марию недостаточно, чтобы предвидеть, как подействует на Друза его учтивое приглашение: смуглое, как у всех Ливиев, лицо, уже начавшее покрываться морщинами, исказилось, из глаз хлынули слезы. Накрыв тогой голову, чтобы не выставлять напоказ свою слабость, Друз разрыдался, да так горько, словно жизнь его подошла к концу. Марий с Рутилием Руфом принялись неумело успокаивать его, хлопая по спине и бормоча слова утешения. Затем Мария посетила блестящая идея: достав носовой платок, он сунул его Друзу.

Прошло еще некоторое время, прежде чем Друз взял себя в руки, сдернул с головы полу тоги и явил сенаторам свой лик.

– Вчера умерла моя жена, – проговорил он, всхлипывая.

– Нам это известно, Марк Ливий, – ласково ответил Марий.

– Мне казалось, что я способен это пережить. Но сегодня чаша терпения переполнилась. Простите, что я предстал перед вами в столь плачевном виде.

– Что тебя спасет, так это добрая порция славного фалернского, – заявил Марий, увлекая его за собой вниз по ступенькам.