Битва за Рим (Венец из трав)
Шрифт:
«Будь у меня дар военачальника!» – думал Митридат, беспокойно переводя взгляд с одного подданного на другого. Но этого дара он не получил от своего предка Геракла. А был ли Геракл военачальником? Нет, он сражался в одиночку: против львов и медведей, богов и богинь, всякого рода чудовищ. В дни Геракла боролись один на один. В такой борьбе Митридат тоже одержал бы победу! Но эти времена прошли. Теперь слово за армиями; военачальники ныне как полубоги, указанием перста посылающие тысячи людей в пекло. Военачальники будто родились с пониманием всего этого: флангов, маневров, осад, артиллерии, резерва,
Пока Митридат размышлял, его подданные внимательно следили за ним, чувствуя себя как мыши в траве, которых высматривает ястреб. Вот он сидит на своем золотом инкрустированном троне, сияющий, величественный, внушающий страх. Полновластный самодержец, сочетание трусости и геройства. В Риме он бы вызывал только смех. В Синопе он внушал страх и веру.
Наконец царь Митридат заговорил:
– Кто бы он ни был, этот Луций Корнелий Сулла, он послан в чужую страну без охраны и солдат, чтобы организовать там армию. Из этого я заключаю, что он достойный противник. – Взгляд его остановился на Гордии. – Сколько своих солдат я послал в Каппадокию осенью?
– Пятьдесят тысяч, великий царь, – ответил Гордий.
– Ранней весной я приду в Эзебию Мазаку еще с пятьюдесятью тысячами солдат. Неоптолем будет назначен военачальником. Архелай, ты пойдешь с пятьюдесятью тысячами в Галатию, на случай, если римляне начнут вторжение с двух сторон. Царица будет править страной из Амасии, но мои сыновья пусть останутся в Синопе под стражей как заложники. Если она задумает измену, всех сыновей немедленно казнить! – приказал Митридат.
– Моя дочь не помышляет об измене! – вскричал потрясенный Гордий. Его волновало, как бы какая-нибудь из младших жен Митридата не умертвила его внуков.
– Да, у меня нет пока причин подозревать ее в этом, – согласился Митридат. – Это обычные меры предосторожности. Когда я уезжаю надолго, дети каждой из жен содержатся под стражей как заложники, гаранты ее хорошего поведения. Женщины – странные существа. Они всегда ценят жизнь своих детей выше собственной.
– Тебе бы лучше остерегаться тех, кто этого не делает… – заметил тонким голоском притворно улыбающийся толстяк из свиты.
– Я остерегаюсь, Сократ, остерегаюсь, – усмехнулся Митридат.
Царь испытывал некую симпатию к этому вифинийцу, который, несмотря на омерзительную внешность, дожил до пятидесяти лет (то обстоятельство, что ни один из его собственных братьев, даже не столь отталкивающих, не дожил и до двадцати, Митридата не печалило). Хлипкий народец эти вифинийцы. Если бы не Рим, Понт давно проглотил бы их с потрохами. Ах, Рим, Рим! Почему бы ему не развязать длительную войну с кем-нибудь лет этак на десять? Тогда бы Понт достиг былого могущества, и спустя десятилетие у Рима не было бы иного выбора, как обратить свои взоры на запад, на заход солнца.
– Гордий! Повелеваю тебе докладывать мне все, что тебе станет известно о действиях Луция Корнелия Суллы. Ничто не должно ускользнуть от твоего внимания. Ясно?
Гордий поежился:
– Слушаюсь, о всемогущий.
– Хорошо! – зевнул Митридат. – Я проголодался.
Но стоило Гордию двинуться вслед за зятем к столу, как Митридат рявкнул:
– Отправляйся в Мазаку! Немедленно!
К несчастью Митридата, погода благоприятствовала не ему, а Сулле. При таком снежном покрове Митридат был не в силах провести пятьдесят тысяч солдат через три перевала. Гордий сообщал царю, что Сулла приведет свои войска быстрее. Поэтому, когда пришло новое донесение – о том, что Сулла встал лагерем, не доходя четырехсот стадиев до Мазаки, – Митридат вздохнул с облегчением.
Тем не менее, невзирая на большие потери, он продвигал свою армию через предательские горы. К зятю Тиграну в Армению был послан гонец с вестью о том, что Киликия контролируется римлянами и римский наместник движется с войском в Каппадокию. Тигран известил об этом своих парфянских хозяев и предпочел ждать их приказаний. Встретиться лицом к лицу с римлянами он – что бы ни думал Митридат – не спешил.
Когда царь Понта переправился через реку Галис и расположил новые войска рядом с теми пятьюдесятью тысячами, что уже стояли в Мазаке, Гордий поспешил к нему с ошеломительными новостями:
– Римлянин строит дорогу!
– Дорогу? – удивился царь.
– Да, дорогу через перевал, через Киликийские Ворота, о светлейший.
– Но там есть дорога.
– Да, я знаю!
– Так зачем им еще одна?
– Не понимаю!
После долгого раздумья (во время которого пухлые губы царя двигались взад-вперед, придавая ему сходство с рыбой) Митридат произнес:
– Они любят строить дороги. Видимо, это способ убить время. В конце концов, он пришел сюда гораздо раньше меня.
– Что касается дороги, великий царь… – мягко вставил Неоптолем.
– Что такое?
– Может быть, Сулла улучшает старую дорогу? Чем лучше дорога, тем быстрее передвижение. Поэтому римляне и строят хорошие дороги.
– Но он уже прошел старой дорогой. Зачем же теперь ее перестраивать? – недоумевал Митридат, привыкший полагаться не на качество дорог, а на плети.
– Я полагаю, – терпеливо объяснил Неоптолем, – они решили улучшить дорогу на тот случай, если ею придется воспользоваться еще раз.
Это привело Митридата в бешенство:
– После того как мы выкинем его и его наемников из Каппадокии, я прикажу завалить эту дорогу камнями!
– Великолепно сказано, о светлейший! – поддакнул Гордий.
Царь повернулся, ступил на согнутую спину раба, уселся в седло и пришпорил коня, не дожидаясь своей свиты. Гордий поспешил за ним вослед. Неоптолем остался стоять в недоумении: он никак не мог взять в толк, почему царь, в отличие от него, не признает важности дорог. Оба они были понтийцы, не обучались на чужбине. В действительности Митридат успел повидать даже больше, однако был настолько слеп, что не понимал простейших вещей, для Неоптолема ясных, как день. В то же время другие проблемы царь схватывал быстрее… «Разный тип мышления, – подумал Неоптолем. – Может быть, когда человек делается самодержцем, понятия в его голове смещаются? Ведь он не глуп, мой брат Митридат. Жаль, что он так плохо понимает римлян. И даже не старается понять их по-настоящему. Как научить его видеть очевидное?»