Битвы по средам
Шрифт:
Как выяснилось, если ты загримирован, в зал из-за кулис долго смотреть нельзя: глаза начинают слезиться, да и в носу щекотно. А если начинаешь вытирать глаза и нос рукавом, стирается весь грим.
В щель я видел практически весь зал, кроме первого ряда. И, слава Богу, никого больше из школы в зале не приметил. Ни одного знакомого лица. Это сильно облегчило мне выход на сцену с криком: «Мне мысль твоя — закон! Что ты прикажешь?» Даже цыплячьи колготки с юбочкой из белых перьев как-то позабылись.
Я держал верный тон с начала до
Я буквально захлёбывался от восторга и одновременно трясся от страха: а ну как не дунут, не наполнят ветром паруса?
«Власть чар моих теперь пропала», — говорит в эпилоге Просперо. Но когда я вместе с другими актёрами вышел кланяться, стало понятно, что чары здесь, они властвуют над нами и над залом — все зрители дружно аплодировали стоя!
И над миссис Бейкер они властвовали, потому что она улыбалась — мне! Именно мне!
И над мистером и миссис Запфер они властвовали тоже — они приветственно махали мне руками!
И — над Данни, над Мирил и над Мей-Тай. Да-да, оказалось, что они сидят в первом ряду!
Только подумать! Данни Запфер, Мирил-Ли Ковальски и Мей-Тай Йонг!
Я смотрел на них вниз, с авансцены, а они на меня — вверх. На цыплячьи колготки с перьями.
Но на колготки они, судя по всему, не обращали внимания. Потому что все трое плакали. Точно-точно, по щекам у них текли слёзы — я это ясно видел, ведь они тоже встали и на их лица падал свет прожекторов.
Вот что Шекспир делает с людьми!
Зрители хлопали и хлопали, хлопали и хлопали, и Мирил, не стесняясь, стирала слёзы, но внезапно в глазах у Данни мелькнула тревога. Ну конечно! Он вспомнил про Микки Мантла.
— Девять пятнадцать! — сказал он мне одними губами, тыча пальцем в свои часы. А потом повернулся и призывно замахал родителям.
Занавес наконец опустился. Свобода! Я не стал ждать, когда продолжавшие аплодировать зрители наполнят ветром мои паруса. Я ринулся за кулисы. В мужскую раздевалку.
И обнаружил, что она заперта.
Заперта!
Я постучал в дверь. Бесполезно.
Я услышал, что меня снова зовут на сцену, на поклоны.
Я принялся колотить в дверь. Никого.
В отчаянии я побежал обратно за кулисы. Мистер Гольдман всё ещё раскланивался и, похоже, не собирался уходить со сцены.
Но он оставил за кулисами голубую, в меленький цветочек, накидку волшебника Просперо.
Схватив накидку, я завернулся в неё и побежал на улицу, где меня должен ждать отец. Если он рискнёт превысить скорость, мы успеем на Микки Мантла.
Выскочив через служебный вход, я устремился на площадь перед театром. Оказалось, что к вечеру даже подморозило, и шёлковая накидка поверх жёлтых колготок — слабая защита от холода.
Отца на площади не было.
Видимо, рождественское телешоу Бинга Кросби ещё не завершилось.
Ариэль стоял у Фестиваль-театра. В жёлтых колготках. В голубой накидке, прикрывавшей белые перья на заднице. Праздник для Ариэля кончился.
Я высматривал хоть какую-нибудь машину с включёнными фарами. Ни одной в поле зрения, кроме отъехавшей машины Запферов. Но они уже далеко. Я решил, что надо ждать отца. Пять минут. Если произнести «Миссисипи», получается как раз секунда. Я произнёс «Миссисипи» триста раз.
Отцовской машины не было.
Из театра начали выходить зрители. На меня показывали пальцем.
И тут ветер, который уже пронизывал меня до костей сквозь накидку и колготки, принёс чудесный, восхитительный запах выхлопных газов, и из-за поворота, весь в слякотной грязи, кряхтя вырулил городской автобус — чудесный, восхитительный, самый красивый на свете, с новогодними шариками на боковых зеркалах.
Я бросился на другую сторону, к остановке. Видок у меня, наверно, был впечатляющий: накидка-то развевалась на ветру, точно крылья голубого дельтаплана. Но я всё равно не верил, что автобус остановится ради меня.
Он всё-таки затормозил — далеко за остановкой. Я подбежал к двери. Но открывать её водитель не спешил. Шарики покачивались на зеркалах, а он смотрел на меня сквозь стекло, точно на диковинного зверя, сбежавшего из зоопарка. Или на чокнутого, сбежавшего из психбольницы.
Я насчитал ещё пятнадцать «Миссисипи», прежде чем он открыл двери.
— Парень, ну ты и вырядился! Ты кто?
— Я этот… Джон Уэйн.
— Джон Уэйн отродясь такого не носил.
— Мне срочно надо в «Империю спорта».
— А у Джона Уэйна есть тридцать центов?
Я попытался сунуть руку в карман. Кармана на месте не оказалось.
— Так я и знал, — сказал водитель.
— Ну пожалуйста, — взмолился я. — Мне очень-очень срочно надо попасть в «Империю спорта»!
— Потому что там Микки Мантл мячики подписывает?
— Да.
Он взглянул на часы.
— Ты мог бы успеть. Жалко, что у тебя нет тридцати центов.