Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
Но больше всего досталось от меня братьям Романовым. Иван Никитич едва открыл рот, успев произнести одно-единственное слово: «Думаю», как я его перебил:
– Думаешь ты хорошо – соображаешь плохо.
Масляно улыбающемуся мне Федору Никитичу, попытавшемуся дать мне «добрый» совет не ершиться попусту, ибо он зла на меня отродясь не держал, я, недолго думая, выпалил:
– Вот это точно. Ты зла на душе никогда не держишь – все людям отдаешь, все людям…
– Ну ты, князь, не больно-то, – буркнул он. – Говоря по совести….
И вновь я не дал ему договорить:
– Начнем
– Кого? – недоумевающе уставился на меня Романов.
– Да совести же! – пожал я плечами. – И вообще, боярин, дабы впредь не выглядеть дураком, не строй из себя умного.
Хлестал я направо, налево и наискосок, не взирая на седины и прочие наглядные атрибуты почтенных лет. И не просто огрызался, но шел в атаку, язвя и насмехаясь, и последнее их бесило сильнее всего. Впрочем, так оно и должно быть. Это критику можно пропустить мимо ушей, проигнорировав ее, но насмешка сродни унижению – такое не пропустишь. Особенно когда и соседи по лавке, заслышав нечто язвительное про тебя, не выдержав, начинают усмехаться. Но они сами виноваты. Выбирали бы что-то одно: либо делиться мыслями, либо скрывать глупость, и я бы их не трогал. Да и родители меня учили, что долги надо отдавать в любом виде, а у меня их скопилось столько – будь здоров.
Годунов взирал на меня, открыв рот, подобно Репнину, но, благоразумно помалкивал. И слава богу. Боюсь, в тот момент я мог бы не удержаться и ответить на его реплику… гм-гм… не совсем вежливо, ибо «Остапа понесло». Встрял престолоблюститель лишь через полчаса, решив, будто я уже выпустил пар. Мол, не пора ли угомониться, княже. Но я и тут не удержался, огрызнувшись:
– А как мне угомониться, государь, когда сколько ни поясняю твоим советникам, а у них в одно ухо влетает, в другое вылетает. А знаешь по какой причине? Да потому что между ушами у них ничего нет. И на всякий случай продемонстрировал, где именно пусто.
Народец вновь взревел от возмущения. Годунов, глядя на меня, укоризненно покачал головой и склонился к Марине, которая торопливо принялась шептать ему что-то на ухо. Вначале он согласно кивал ей, затем недовольно поморщился, возразил, но та не унималась. А тут вновь Романов со своим замечанием, что надобно не перечить государю, но быть ему преданным по-собачьи:
– Мне залаять? – огрызнулся я. – Это тебе сподручнее, боярин, а я хвостом вилять не приучен. И свою верность привык иным доказывать.…
Но напоминание о прошлых заслугах не помогло. Я и договорить не успел, как Годунов бесцеремонно перебил меня. Поднявшись со своего кресла, он недовольно буркнул, хмуро взирая на меня:
– Ну вот что. Устал я от тебя, князь. То ты вьешься ужом, то топорщишься ежом. Мыслю, охолонуть малость тебе не помешает, – и, сурово возвысив голос, указал мне на дверь. – Ступай!
Признаться, такого я от него не ожидал. Выставить за дверь, как какого-то пацана, несчастного первоклашку…. Но делать нечего, поклонился на прощание и пошел к выходу. А куда деваться?
Бояре одобрительно загудели, явно довольные тем, что престолоблюститель решительно встал на их сторону. Правда, я постарался, чтоб мой вид особого удовольствия им не доставил – покидал палату с высоко вскинутой головой и продолжая иронично улыбаться. А у самой двери меня догнал голос Федора:
– И скажи спасибо, что в сугроб вверх ногами окунать тебя не повелеваю, яко строптивцев на Соборе, про коих мне сказывали. А нынче вечером у себя жду. Про остатнее договорим… яко ты просил давеча.
Голос звучал недобро. Да что там, зловеще.
Таким только приговор объявлять.
Смертный.
Глава 15. Не верю!
…Когда я появился в Запасном дворце, десятник телохранителей Метелица поджидал меня и самолично препроводил в жилые покои престолоблюстителя, расположенные на самом верхнем, четвертом этаже. Странно, обычно я всегда проходил сам, а тут… Оказывается, распоряжение Годунова.
Был Метелица на удивление угрюм и неразговорчив, на меня поглядывал искоса и с сочувствием. Свое молчание он прервал лишь когда мы поднялись на четвертый этаж.
– Ты, княже, не печалуйся понапрасну-то, – посоветовал он мне. – Перемелется. И помни – мы тебе верим. Оговорить, знамо дело, кого хотишь можно – дурное дело нехитрое. Да и то взять – правда, яко цепной пес, на кого спустят, в того и вцепится. Потому ведай, ежели чего, мы за тебя головы готовы положить.
– Ты к чему? – насторожился я.
Он неопределенно повертел в воздухе рукой и туманно ответил:
– Мало ли, как оно сложится. Потому и упреждаю.
Продолжать он не стал, шагнув вперед и распахнув передо мной двери в жилые покои престолоблюстителя. Я направился по коридорчику, выглядевшему без ковров на полу непривычно. Впрочем, их отсутствию я не удивился – Годунов на днях собирался переехать в царские палаты. Дело в том, что в Запасном дворце, как и зимой, предстояло ночевать и питаться депутатам Земского Освященного собора, а до его открытия (на Троицу) оставалась меньше недели.
Дверей в коридорчике было всего четыре – цари жили на Руси скромно. Дальняя, в торце, вела в опочивальню, по соседству с ней еще одна в гардеробную, где хранилась его одежда, а поближе, справа и слева, прямо напротив друг дружки, располагались молельная и кабинет.
В последний Метелица меня и завел. И вновь непривычная пустота. Бумаги из него перенесли, стеллаж тоже, и из мебели остались стул, стол и широкая откидная лавка.
– А… Федор Борисович? – осведомился я.
– Он в молельной с сестрицей своей, – пояснил тот. – Велел тут его ждать. Счас я, упрежу его.
Оставив меня сидеть, он направился обратно в коридор, постучал в дверь напротив, тихонько заглянул туда и что-то невнятно произнес. Через секунду из молельной вышел Годунов. Вид у моего бывшего ученика был мрачный. Не заходя в кабинет, он хмуро буркнул Метелице:
– Теперь у входа будь. И жди. Нужда появится – позову, – и крикнул вдогон. – Да гляди, чтоб без моего зова и сам сюда ни ногой, и никого боле не пущай!
Интересная прелюдия. К чему бы? Но присутствие Ксении, пусть и невидимое, меня успокоило. Правда, непонятно, зачем он ее позвал. Устроить нам свидание? А впрочем, чего гадать, сейчас узнаю.