Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
Девчонка хоть и робела, напуганная загадочным словом «экзамен», но с моими испытаниями справилась успешно. С приемами рукопашного боя, правда, получилось не очень – волнение мешало, да и силенок у нее не ахти, зато от узлов, которыми я ее спутал, она освободилась за считанные минуты. Основное время ушло на то, чтобы изловчиться и извлечь привязанный к бедру нож, а дальше дело техники. А касаемо метания ножей она превзошла саму себя – девять из десяти вошли в черный круг мишени, расположенной в двадцати метрах. Между прочим, круг не очень большой, сантиметров двадцать, не больше.
Очень хорошо. Осталось написать пояснительную записку для Ксении. Она мне далась
Но сразу отправить Галчонка в царские палаты не получилось – оказалось, не в чем. В той одежде, в которой она расхаживала у меня по двору, отправлять ее не с руки, а больше у нее, если не считать штанов и куртки для занятий, вообще ничего не имелось – не догадался я позаботиться заранее. Ксения, разумеется, оденет ее, вопрос нескольких дней, но до того Галчонок своим затрапезным видом привлечет к себе излишнее внимание.
Пришлось слегка отложить отправку, отправив на Пожар вместе с Резваной и Петровной. Ткани подыскали быстро. С самим пошивом нанятые моей ключницей швецы и сапожники пообещали управиться за пару деньков.
Ладно, подождем.
Но записку Ксении я передал. Так сказать, загодя, чтоб появление Галчонка не получилось для нее чересчур неожиданным, а то еще выгонит обратно.
Ну и Федора навестить надо, потолковать кой о чем. Не пошел бы, но перед глазами стояла Ксения, моя белая лебедушка, она же, как теперь выясняется, моя ахиллесова пята….
Вроде бы особо ничем не занимался, а день пролетел. Осталось в баньку и завалиться пораньше спать – все-таки завтра мой последний визит к господам из Малого совета и хотелось на прощание выглядеть достойно, представ перед ними свежим, бодрым, жизнерадостным и во всем великолепии. Пусть один мой вид говорит сам за себя: «А не видеть вас, господа бояре, такая радость, что и сдержаться не могу – улыбка сама наружу вылезает».
Когда одевался, возникла мысль облачиться в ферязь и поверх накинуть парадную шубу, подаренную мне Федором за победу над Ходкевичем, но, подумав, я отказался от этой идеи. Жарко же на улице – лето началось. Да и Годунов может неправильно меня понять. Решит, заискиваю перед ним, коль подарок его напялил или я тем самым о своих былых заслугах пытаюсь напомнить.
Еще чего! Умерла так умерла – у меня тоже гордость имеется.
Словом, пошел в самом лучшем, но, так сказать, по сезону, то бишь налегке. Как чувствовал, что тяжелая одежда станет помехой, когда я….
Впрочем, обо всем по порядку.
Глава 17. Громко хлопнув дверью или Прощальный бенефис
Началось прощальное для меня заседание Малого совета довольно-таки мирно. Даже странно. Еще позавчера Романов рьяно доказывал, что негоже стоять за креслицем государя эдаким страхолюдинам, имея ввиду моих телохранителей. Внешность у них и впрямь была неказистая. Нет, сама по себе ничего, но с царскими рындами, которых подбирали из
Чего только ни наплел боярин. И про нарушение старых добрых православных традиций, и что Годунову ничто не угрожает среди верных из верных, и перед иноземными послами таковское – истинная срамота….
Разумеется, не внешний вид был главной причиной попытки их отстранения. Основное заключалось в том, что они – мои люди. Надо ли говорить, что я выступил резко против, утверждая, будто боевые навыки и верность, тем более испытанная в деле (сражение при взятии Пайды) куда дороже красоты. А не знающему на чью сторону встать Годунову вполголоса сказал:
– Вспомни про гибель Юлия Цезаря. Подле него в сенате тоже находились верные из верных. Во всяком случае он сам считал именно так, – и, повернувшись к Федору Никитичу, громко заявил: – А касаемо православия, боярин, правда твоя, традиции надо блюсти, ибо на них стоит Русь. Посему обязуюсь впредь не поставлять нашему государю в телохранители ни латинян, ни лютеран, ни басурман, не говоря об иудеях и буддистах.
Вопрос так и не решили, отложив его до следующего заседания. После можно сказать вызывающего непослушания Метелицы да и прочих, я опасался, что престолоблюститель склонится в сторону Романова. По счастью, этого не произошло. Сам боярин в отличие от предыдущего заседания на мои очередные доказательства необходимости оставления прежних телохранителей, реагировал вяло, да и остальные больше помалкивали.
Впрочем, оно и понятно. Чего лишний раз гавкать, когда известно – не увидят они меня больше на своем совете. Кость вострая, которой я был для них, отныне не станет торчать у них в горле. Всё. Удалось свалить наглого чужеземца. Более того, он и в столице ненадолго задержится. От силы пару недель, и чао, бамбино, гуд бай май бой, гуд бай. Так к чему поднимать шум? Пускай князь порезвится на прощание, чтоб потом стало еще тоскливее от воспоминаний о потерянном.
Я и резвился, стараясь на всю катушку использовать их благодушие. Вопрос-то с питейными кабаками – увеличивать их количество или наоборот, сокращать – остался не решенным, а потому я и здесь добился своего. Отныне в Москве и в остальных городах оставался всего по одному питейному заведению. Удалось заложить в указ и примечание: «А буде жалобы от живущих поблизости и те кабаки убрать, ибо они пагуба и погибель православной душе».
Вот так и делал я благое дело среди царюющего зла.
Мое негласное увольнение из Малого совета тоже прошло спокойно. Правда, кое в чем я господам сенаторам подгадил. Они-то предполагали, что зачитают заранее подготовленный указ, где мне вновь поставят в вину разнообразные грехи и вынесут суровый приговор, но не тут-то было.
Я ж не просто так накануне заглянул к Годунову, но с предложением. Мол, в народе не очень-то поймут мое изгнание. Все-таки воевал, победы Руси принес, да какие громкие. Как бы волнений не приключилось. Потому давай сделаем проще. Я завтра сам попрошу меня освободить от сидения в Малом совете, ссылаясь на загруженность делами в Освященном Земском соборе и невозможность бывать там и тут. А еще попрошу после окончания соборных заседаний, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье и раны, полученные в сражениях за государя Федора Борисовича, отпустить меня из Москвы на отдых… в свою подмосковную вотчину, в Медведково.