Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
Толпясь вокруг меня и мешая друг другу, они все-таки ухитрились заехать мне пару раз по физиономии, и довольно-таки чувствительно. Вот только лучше бы они этого не делали, ибо я окончательно перестал сдерживаться и деликатничать. Тут вообще началось – не опишешь в словах… Словом, в точности, как в песне Высоцкого.
Нет, я не был раненым зверем, балконов не ронял, а вместо выбитых окон и двери удовольствовался их разбитыми губами. Но и сам пострадал, в кровь разбив костяшки пальцев, так и не поняв о чьи зубы. И единственным, кто остался по окончании побоища стоять на ногах, оказался тоже я. Правда, пошатывало, но восторженные взгляды гвардейцев добавили сил и я, заметив, что испачкал левый
И далее по коридору, твердой поступью.
Железный шлем, деревянный костыль,
Король с войны возвращался домой.
Солдаты пели, глотая пыль,
И пел с ними вместе король хромой. [27]
И впрямь, петь хотелось.
Я ни о чем не жалел. Нисколечко. Конечно, мордобой, как средство обучения вежливым манерам, малоэффективен, но что делать, если остальные я исчерпал. Зато душу отвел, в которой, когда покидал палату, можно сказать, соловьи свистали. Наконец-то, а то в последнее время в ней в основном каркали вороны. К тому же в лице Власьева и его помощников у меня имелось аж три свидетеля, на которых я мог положиться. Они беспристрастно поведают Годунову с чего началось, кто стал инициатором, кто нанес первый удар и так далее. Заодно подтвердят, что мои гвардейцы в драке участия не принимали.
27
Песня «Хромой король» или «Король-победитель». Стихи Мориса Карема, перевод Михаила Кудимова
Терьям-терьярим трям-терерам…!
Мои гвардейцы не пели, глотая пыль, зато как смотрели мне вдогон. А я и впрямь чуть прихрамывал, как тот король в песне – чувствовалась боль от укуса. Рану потом не забыть на всякий случай прижечь. Учитывая, что кусал Романов, не помешала бы и противостолбнячная вакцина, то бишь укольчик от бешенства, но чего нет, того нет.
Одно плохо. Как предупредил Власьев, сноровисто нагнавший меня в узкой галерейке-переходе, мол, он прямо сейчас пойдет к престолоблюстителю, чтобы успеть сообщить первым о случившемся, но и мне придется к завтрашнему утру написать челобитную. Поначалу я лишь кивнул головой, не придав его предупреждению особого значения: надо – напишем. Подумаешь делов-то! Но чуть погодя, усевшись у себя на подворье перед чистым листом бумаги, призадумался….
Очень мне не хотелось начинать, как здесь принято, с униженного обращения: «Холоп твой государев Федька Мак-Альпин челом биет». Такая вот раболепная формулировочка. А иначе нельзя, положено так и никак иначе. Это с предыдущим обращением к государю было проще, а здесь-то не просто челобитная, а жалоба. Мои попытки заменить на что-то относительно пристойное успехом не увенчались – сам видел, неправильно. Лучше вообще ничего не писать.
В конце концов, взяв за образец предыдущее обращение я накидал пяток более-менее подходящих фраз и отправился на консультацию к Власьеву. Заодно узнаю, как отреагировал Годунов на нашу драку, а там как знать, глядишь, обойдусь и без челобитной.
Однако, потолковав с дьяком, я выяснил, что без грамотки нельзя и заменять в ней общепринятые стандарты чревато. Иначе и мне от престолоблюстителя навряд
– А ты помысли хорошенько, о чем речь идет, – хмуро предложил искренне недоумевающий дьяк, услышав, как мне жутко не хочется составлять челобитную в таком унизительном тоне. – Тут на что угодно пойдешь, а не токмо на енто.
– Пойти на что угодно легко – возвращаться трудно, – проворчал я.
– Ишь какой! Как я погляжу, ты, князь, токмо на других умен, а на самого себя глуп, – попрекнул меня Власьев. – Ума у тебя тьма, а в главе кутерьма. Сам мне по приезду про свою единственную опору сказывал, – напомнил он. – Так потрудись, подыми ее, коль обронил.
– Даже потеряв точку опоры, я не привык ползать на брюхе, – огрызнулся я и взмолился: – Ну не хочется мне кривить душой! Неужто нельзя как-то иначе, без лизоблюдства этого, напрямую? Ты ж целый Посольский приказ возглавляешь, умен, как чёрт, придумай!
Дьяк в замешательстве потер лоб, но спустя пару минут обескураженно развел руками:
– Воля твоя, князь, но инако писать – все одно, что в своей вине каяться. Ишь чего восхотел, напрямую, – протянул он. – А ты иное в разум возьми: по кривой дороге прямым путем не ездят. А кто далеко обходит, скорее доходит. Опять же от кого чают, того и величают, а иначе никак. Почеши теленка, он и шею протянет. Вот и ты тако же с Федором Борисовичем, авось смилостивится. А твоя спесь, ей-ей, к добру не приведет. Забыл, что заносчивого коня построже зануздывают?
– Я и иное помню: смирного волка и телята залижут, – уныло отмахнулся я, понимая, что как ни крути, а унижения избежать не выйдет.
Власьев все-таки настоял на своем, самолично составив и написав текст, с коим я и направился поутру в царские палаты. На душе было препогано и веселое настроение, охватившее меня в результате мордобоя, куда-то улетучилось.
Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал….
Глава 18. Хотели как лучше, получилось как всегда
Время, когда мне надлежит с этой писулей появиться в царских покоях, Афанасий Иванович определил безошибочно. Впрочем, особых расчетов и не требовалось, ибо Годунов сам распорядился, чтобы дьяк со своими помощниками, ставшими в одночасье видоками, ждал его в Кабинете после заутрени. Когда я находился у Успенского собора, направляясь к царским палатам, Федор как раз вышел из Благовещенского. Был он окружен целой толпой бояр – не меньше двух десятков. Среди них почти все вчерашние участники драки, кроме Василия Сицкого, и у половины что-нибудь да забинтовано, а через повязки проступали красные пятна. Насчет князя Черкасского не знаю, может и впрямь кровоточила рана на руке, а касаемо Ивана Годунова и князя Репнина сомневаюсь. Скорее всего намазали тряпки кровью свежеубиенной курицы, не иначе. В руках «страдальцы» держали свитки – очевидно, такие же челобитные, как и у меня.
Заметив меня с грамоткой в руке, бояре усилили натиск, обступив престолоблюстителя со всех сторон. Федор, остановившийся у Красного крыльца, меня тоже углядел, но сохранил невозмутимый вид. До меня донесся его звонкий голос:
– …и удоволю, и виновных накажу по всей строгости, на том и крест готов целовать, – он размашисто перекрестился. – Но сдается мне, князь, – и он протянул руку в сторону Репнина со здоровенным фингалом под глазом, – что ты, хошь и пострадал изрядно, одначе…
В это время пролетающая над ними ворона весело каркнула и Годунов, не договорив, досадливо поморщился, глядя на свою руку, на которую нахальная птица ухитрилась нагадить.