Благие намерения
Шрифт:
Прошло еще две недели, дело по обвинению Щупровой начало слушаться в суде первой инстанции, и оправдались самые худшие ожидания Родислава. Адвокат, молодой, резвый и желающий сделать быструю карьеру, докопался до экспертизы, и дело было прекращено «за недоказанностью». Оперативник Сердюков долго кричал в кабинете следователя Романова, что таким, как Романов, не место на следственной работе, что он своей безалаберностью и ленью может угробить любую долгую и кропотливую работу оперов и что за такие служебные промахи в приличном обществе бьют морду и руки не подают, и ушел, хлопнув дверью. Родислав с тоской думал об «оконном» деле, которое так и не продвинулось, застыв на постыдных 27 рублях, и на проведение следственных действий по которому осталась после второго продления сроков всего неделя. А ведь этим делом тоже Сердюков занимался. Можно представить, в какое бешенство он придет, узнав, что в суд передано обвинение в обмане покупателей всего на 27 рублей вместо как минимум 900!
– Ну что, все довольны? Про Аэллу рассказал, про Родислава рассказал,
– Погоди, а как Аэлла выглядит-то? – не унимался Ветер. – Ты про все рассказал, а про внешность? Я же должен реально представлять себе ту, которую полюбил всей душой.
– Полюбил он, – пробурчал Ворон. – Подумаешь, герой-любовник нашелся… Ну, что тебе сказать? Лицо, конечно, красивое, как и было в юности, глаза большие, яркие, темные, ресницы черные, длинные, вверх загибаются, брови густые, но она их, по-моему, выщипывает, потому что раньше они как-то погуще были, такие почти пряменькие, а теперь потоньше и такой изогнутой полосочкой. Не знаю, я в этих бабских делах не очень-то сведущ. Волосы в крупный завиток, черные, но с ранней сединой, которую она у Тамары в салоне закрашивает. Фигура, конечно, подкачала, в юности-то она такая налитая была, аппетитненькая, с тонкой талией и пышным бюстом, а теперь как-то это все… не знаю. Лично мне не нравится. Ноги коротковаты оказались, попа низкая, и вся она какая-то маленькая, повыше Тамары, конечно, но с Любочкой не сравнить. Вот уж кто красотка так красотка! Шикарная женщина. Нет, не то я говорю, – спохватился он, – не то. Люба роскошная, а Аэлла – шикарная. Вот так будет правильно. Разницу улавливаете?
Камень и Ветер дружно заверили его в том, что разницу они, без сомнения, уловили и в основном про Аэллу все поняли.
– Но это, конечно, если очень уж придираться, – честно признался Ворон. – Если внимательно присмотреться, то у Аэллы ноги волосатые и на лице некоторая растительность имеется, но она за этим следит в оба глаза, с лица все пинцетиком удаляет, часами перед зеркалом сидит и – дерг! дерг! дерг! И как только ей не больно. Я как представил, что у меня из крыльев будут по одному перышку выдергивать – чуть в обморок не свалился. И с ногами она что-то такое хитрое проделывает у себя в институте, чтобы волос было поменьше. В общем, старается изо всех сил. И если сильно не присматриваться, то она, конечно, женщина эффектная, да еще одевается по-заграничному, вся в импорте с ног до головы. Я как-то в СССР один фильм смотрел, не помню, как называется, так там один персонаж так и говорил: «На мне же ниточки отечественной не было!» Вот прямо про Аэллу сказано. Все, пацаны, не могу больше, устал и проголодался, полечу за пропитанием.
Ветер и Камень от всей души пожелали ему приятного аппетита и спокойной ночи, и Ворон удалился с осознанием честно выполненного долга.
– Нет, какая женщина, а? – восхищался Ветер. – Какая широта натуры, какая доброта! Шубу не пожалела! Ты таких встречал, Камень?
– Издеваешься? Кого я вообще в своей жизни мог встречать? Лежу тут уж сколько тысячелетий, хорошо, если раз в сто лет какие-нибудь путешественники забредут и на ночлег устроятся. Так по пальцам можно пересчитать, скольких человеков я своими глазами видел, и то, по Вороновым, людских пальцев слишком много окажется. Все, что я о людях знаю, я знаю со слов Ворона.
«И Змея», – мысленно добавил Камень, но вслух произносить этого не стал, зная добродушное легкомыслие Ветра и его полное неумение хранить секреты, ни собственные, ни чужие. Проболтается Ворону – потом разборок не миновать.
– Но я-то людей повидал, – со знанием дела произнес Ветер, – и могу тебе ответственно заявить, что такие, как Аэлла, встречаются чрезвычайно редко. Ах, какая женщина, какая женщина! Все, решено, буду любить ее до конца жизни. Ладно, Камешек, я тоже, пожалуй, отправлюсь, все равно я уже остыл, тебе от меня пользы никакой нет. А у меня Кубок мира по биатлону, как бы не опоздать.
– Ты что, биатлоном увлекаешься? – несказанно удивился Камень.
– А как же! Биатлон – это даже покруче футбола. Вот представь: прилетаю я, скажем, в Рупхолдинг…
– Это еще что за фрукт?
– Это не фрукт, а город такой, в Норвегии. Ну вот, прилетаю я туда, нахожу уютное местечко, сажусь в затишке и жду. Наблюдаю. Выбираю себе парочку спортсменов, за которых буду болеть, и еще парочку, которые, наоборот, мне не нравятся, затаиваюсь и ловлю момент. Как только мои фавориты на огневой рубеж прибывают, я затихаю и всем ребятам вокруг даю знак, чтоб умолкли и не высовывались, создаю условия для точной стрельбы. А уж когда стреляют те, кто мне не нравится, тут я себе волю даю! И не дую, как придурок, сильно и ровно, а так, знаешь, налетами, то утихну, а как только он прицелится и на спусковой крючок начнет нажимать, тут я как выступлю! Пуля в молоко уходит. Или, наоборот, начну дуть ровненько, он поправку на меня сделает, а я в самый ответственный момент возьму и заткнусь. Развлекуха! Сплошной адреналин.
– Но это же нечестно, – возмутился Камень. – Ты создаешь одним спортсменам благоприятные условия, а другим мешаешь. Это нарушает объективность.
– Да брось ты! Ветров на свете много, не я – так другой кто-нибудь прилетит и свой порядок наведет, без нас нигде не обходится, ни в одном виде спорта, если соревнования на открытом воздухе. В этом же и смысл, что мы, ветры, всегда есть, и надо суметь выиграть в нашем присутствии. В общем, ничего ты, Камень, в людских делах не смыслишь. Полетел я.
Камень подождал, пока уляжется взвихрившийся воздух, и вполголоса позвал:
– Змей, а, Змей!
– Тут я, не кричи, – почти
– Все слышал?
– Вроде все.
– И что скажешь?
– Ты про что? Про Родислава?
– Да нет, с ним-то как раз все понятно. Про Аэллу что скажешь? Неужели с годами она стала умнее и добрее?
– Да прям-таки! – прошипел Змей. – Наш быстрокрылый репортер правильно про Головина-старшего сказал: тот с возрастом усугубился. Хорошее выражение. Так вот Аэлла тоже с возрастом усугубилась, она такая и детстве была, мы же с тобой это обсуждали. Она совершенно не выносит, когда кто-то оказывается лучше ее, богаче, счастливее, удачливее. Она во всем должна быть самой лучшей и самой первой. А тех, кто хуже, беднее и несчастнее, можно и пожалеть, и облагодетельствовать, и помочь им. Она обожает сирых и убогих, помогая им, Аэлла чувствует себя доброй и могущественной феей и таким способом самоутверждается. У нее ведь есть еще одна особенность: она свято верит в собственные впечатления и мысли не допускает, что может ошибаться. Вот показалось ей, что человек несчастен, – и все, дальше она уже не разбирается, не видит очевидного, не замечает того, что просто в глаза бросается, она уверена в правильности собственной оценки и не подвергает ее сомнению. Давным-давно на свадьбе Любы и Родислава она решила, что Родислав женится на «этой простушке» не по любви, а потому, что родители заставили, что Люба ему не пара и что этот брак не будет счастливым. Прошли годы, Люба и Родислав живут вполне счастливо, у них родились дети, супружескими изменами там и не пахнет, ну да, между ними нет интимных отношений, но об этом знаем мы с тобой, а Аэлла-то не знает и знать не может. Внешне семья Романовых выглядит очень благополучной, и отношения между супругами добрые и доверительные, и бытовые условия – не в пример многим, все-таки трехкомнатная квартира, и зарплата вполне достойная. С какого перепугу Аэлле считать их несчастненькими, жалеть и осыпать благами? Люба на свадьбе была в неудачном платье и с неудачной прической и выглядела не лучшим образом? Родислав не смотрелся счастливым женихом, был бледным и напряженным? Люба в те времена жила в бараке, в одной комнате с родителями, бабушкой и старшей сестрой? У Любы не было таких нарядов, как у Аэллы? Это все было давно, и с тех пор многое переменилось. Наряды, как у Аэллы, у Любы, конечно, не появились, но жильем Романовы обзавелись достойным, и вся их жизнь показывает, что брак у них достаточно счастливый. Так нет же, Аэлла вбила себе в голову, что Люба некрасивая и неинтересная, что Родислав ее не любит, что живут они бедно и плохо.
– Думаешь, все так?
– Ну а как же! И с Тамарой точно такая же история! Тамара давно уже не нуждается в укреплении собственной репутации, она – величина самодостаточная, к ее услугам обращаются точно такие же богатые, влиятельные и знаменитые люди, как и к доктору Александриди, а что доктор, разве это понимает? Ведь все же очевидно, все происходит на ее глазах, но она упорно ничего не видит, не замечает и продолжает осыпать Тамару благодеяниями. Вишь ты, машину ей обещала подарить! Рокфеллер в юбке. Аэлле нужно, чтобы ее благодарили, чтобы ею восхищались, в глаза заглядывали, она без этого жить не может, это для нее как наркотик. Вот посмотришь, как только кто-нибудь из тех, кого она облагодетельствовала, крепко встает на ноги и становится успешным или счастливым, всю Аэллину любовь к этому человеку как рукой снимает. Он начинает ее раздражать тем, что у него все в порядке и он теперь тоже в своем роде первый и лучший. С этим она мириться не сможет.
– И что будет делать? – с интересом спросил Камень.
– Увидим, – загадочно хмыкнул Змей.
– Да не темни ты! Ты же смотрел? Признавайся, смотрел?
– Вперед я не заглядывал, чтобы тебе удовольствие не портить, но в прошлом покопался маленько, просто ради любопытства, чтобы проверить собственную теорию.
– Проверил?
– Проверил. Помнишь, в дачной компании была девочка Таня, белокурая такая, на скрипке играла и про черную старуху рассказывала?
– Помню.
– Так вот, играла девочка Таня на своей скрипке, играла и доигралась до аспирантуры при консерватории. Папа у нее был при должности, но он умер, когда Тане было семнадцать лет. Она, конечно, девочка талантливая и трудолюбивая, но не до такой степени, чтобы свободно конкурировать с теми, у кого есть связи. Уж не знаю, помнишь ты или нет, может, тебе наш оперенный корреспондент рассказывал, что в СССР в то время главным словом было слово «блат», без блата ничего не получалось, ни колбасы хорошей купить, ни хорошую работу получить. Заканчивает наша Таня аспирантуру, и предлагают ей место в симфоническом оркестре оперного театра где-то на Севере, не то в Красноярске, не то в Ханты-Мансийске. Она, естественно, ехать не хочет, у нее в Москве мама одна остается, а мама после смерти папы стала сильно болеть, и на Север ехать ей никак нельзя – здоровье не позволяет, и одну оставлять страшно. Кинулась наша Таня к Аэлле за помощью, Аэлла тогда еще только-только начинала свою карьеру, собственных связей у нее почти не было, так она к матери обратилась, к Асклепиаде. Та позвонила кому-то, поговорила, и взяли Таню не куда-нибудь, а в оркестр Московского театра оперетты. Уже хорошо, согласись. Тут в аккурат у Аэллы случилась одна из первых суперудачных пациенток, которой она с помощью матушкиных консультаций подбородок починила, и у этой пациентки муж оказался чиновником из Министерства культуры, членом комиссии, которая отбирала молодых музыкантов для участия в международном конкурсе скрипачей. Аэлла подсуетилась, и девушку Таню отобрали на конкурс. Как ехать? В чем ехать? В чем выступать? Ни одного приличного наряда у Тани нет, обувь кошмарная, сумка доисторическая. Догадываешься, кто ее собирал и одевал для поездки за рубеж?