Благие намерения
Шрифт:
– Пока нет. Время еще есть, – лениво ответил Родислав. – Куда торопиться?
– Но реферат нужно писать уже сейчас, – возразила Лиза, проработавшая в академии целых четыре года, с момента ее основания, и хорошо изучившая порядки. – На дворе май, в сентябре вступительные экзамены в адъюнктуру, без реферата тебя к ним не допустят. Знаешь, Родик, я бы тебе посоветовала взять что-нибудь связанное с региональными особенностями или с исправительно-трудовыми учреждениями.
– Почему? – он удивленно уставился на девушку. – Колонии меня никогда не интересовали, и в провинцию я не собираюсь. С чего у тебя появились такие мысли?
– Дурачок, – она ласково поцеловала его в плечо, – тебе
– Зачем? Уезжать и не видеть тебя?
– Снова дурачок, – она рассмеялась. – У каждой командировки есть две точки: точка отъезда и точка возвращения. Догадываешься?
Теперь он понял, что имела в виду Лиза. Из командировки всегда можно вернуться чуть раньше, может быть, на день, на полдня или даже всего на несколько часов, но это будут часы, которые они смогут провести вместе, не придумывая никаких банкетов и партсобраний. Родиславу не очень понравилось, что Лиза додумалась до этого раньше, чем он сам, и ему совсем некстати припомнились туманные намеки сотрудников отдела на то, что Лиза с ее красотой, живым веселым нравом и неприкрытой сексапильностью никогда не оставалась без внимания мужчин, как преподавателей и научных сотрудников академии, так и слушателей и адъюнктов. Он гнал от себя мысли о том, что у Лизы до него были и другие мужчины, а может быть, он и сейчас у нее не единственный.
Он все-таки собрался с силами, вылез из-под одеяла и начал одеваться. Потом присел на край дивана, потянулся к Лизе, поцеловал ее спутанные волосы.
– Не хочется уходить.
– Надо, – она шутливо погрозила ему пальцем. – Если хочешь, чтобы следующее партсобрание состоялось, с предыдущего следует возвращаться вовремя. Зачем будить лишние подозрения?
Он кивнул, молча соглашаясь, но в то же время червячок ревности снова зашевелился: очень уж она предусмотрительна, и это выдает в ней не столько ум, сколько опыт бывалой любовницы женатых мужчин. Но какое все это имеет значение, если сейчас она с ним, с Родиславом, и если он жить не может без того ошеломляющего, оглушительного восторга, который охватывает его рядом с ней! Такого никогда не бывало ни с Любой, ни с другими женщинами.
Домой он возвращался на такси, так получалось куда быстрее, чем тащиться в троллейбусе до метро, потом ехать на метро с двумя пересадками, потом ждать на остановке автобус, который будет ехать до нужной улицы добрых полчаса. Чем ближе Родислав подъезжал к дому, тем острее начинал чувствовать голод: обедал он в два часа, у Лизы только кофе выпил – ни на что другое времени уже не хватало, а теперь десятый час. Он с удовольствием думал о том, как войдет в чистую просторную квартиру, вдохнет знакомые вкусные запахи Любиной стряпни, снимет форму, переоденется в спортивный костюм, вымоет руки и сядет за стол. И будет разговаривать с Любой, как привык разговаривать с ней все четырнадцать лет совместной жизни, будет рассказывать ей о работе, о коллегах, о том, какой документ он сегодня подготовил и удостоился похвалы начальника отдела, о циркулирующих по академии слухах о грядущих кадровых перемещениях в руководстве министерства, в результате которых Николай Дмитриевич Головин, скорее всего, станет заместителем министра. И конечно, придется рассказать о том партсобрании, на котором он так задержался. Родислав уже примерно представлял, чему оно было посвящено и почему оказалось таким длинным. Врать он не любил, и это проклятое партсобрание, вернее предстоящая ложь о нем, было единственным, что омрачало его возвращение домой.
Дети еще не спали, пятилетняя Леля немедленно забралась к отцу на колени и стала требовать, чтобы он послушал, как она сегодня в детском саду поссорилась с девочкой,
– Цветочек лежал и плакал, ему было больно, – в глазах у Лели стояли слезы, – я даже слышала, как он кричал и звал на помощь, а Маринка пошла дальше и даже не оглянулась. Я ей сказала, что она плохая и злая, потому что обидела цветочек, а она меня стукнула и еще воспитательнице нажаловалась, как будто я ее обзываю. Папа, правда же, цветочки обижать нельзя?
– Правда, принцесса, правда, – с растроганной улыбкой сказал Родислав, целуя ее мокрые глазки, – цветочки обижать нельзя, и вообще никого нельзя обижать, ни зверей, ни растения, ни людей. Ты была совершенно права. Воспитательница тебя наказала?
– Нет, она просто сказала, чтобы я не обзывалась.
– А ты ей сказала, что Марина тебя стукнула?
– Нет, – потупилась Леля.
– Почему? Надо было сказать.
– Я не сказала, – повторила девочка. – Пусть она меня стукнула. Мне за цветочек было обидно. Мне его было так жа-а-алко! – И она снова разрыдалась.
Люба подхватила дочурку на руки, бросив на Родислава укоризненный взгляд, мол, не смог повести разговор так, чтобы ребенок не возвращался к грустной теме.
– Лелечка, цветочку уже не больно, у него быстро все прошло, честное слово. Ведь когда Марина тебя стукнула, тебе же не было больно, правда? Ты даже воспитательнице не сказала об этом и сразу же забыла. Так и у цветочка, у него поболело несколько минуток и прошло. Сейчас он уже здоровенький и веселенький.
– Честное слово? – с надеждой спросила девочка.
– Честное-пречестное. Иди умывайся, чисти зубки и ложись, я буду папу ужином кормить.
Из своей комнаты выглянул тринадцатилетний Коля.
– Привет, пап. А что у вас за шум? Почему ребенок плачет?
– Она уже не плачет, – поспешно ответила Люба, – она уже идет умываться и ложиться спать, да, Лелечка?
– Нет! Я с папой хочу!
– Лелечка, папа только что пришел с работы, – серьезным и каким-то взрослым голосом сказал Коля, – он очень устал, ему надо покушать и отдохнуть. Давай, моя сладкая мышка, пойдем вместе умываться, я тебе помогу, а потом я тебе книжку почитаю, хочешь?
– Хочу!
Леля радостно, забыв про слезы, схватила брата за руку и отправилась в ванную.
– Что у Кольки в школе? – спросил Родислав, приступая к трапезе за красиво накрытым столом. – Что-то он сегодня больно положительный. Опять пару схватил?
– Тройку в четверти и за год, – улыбнулась Люба, наливая из супницы в глубокую тарелку рассольник. – Теперь подлизывается. Ну что с ним сделаешь?! На него совершенно невозможно сердиться. Знает, паршивец, что сказать, как сказать, когда сказать, чтобы его снова все любили. Он добрый мальчишка и по большому счету хороший, только учиться ленится, хотя и способный.
– Это да, – согласился Родислав. – Вкуснотища! Нигде и никогда не ел таких рассольников, как у тебя. А что на второе?
– Голубцы, ты же сам вчера просил. А к чаю пирог с ягодами, твой любимый. Или тебе кофе сделать? Кстати, я сегодня банку растворимого урвала в магазине, возьми завтра на работу.
– Да ну? – удивился он. – Такой дефицит! Тебе повезло.
– В последнее время его стало легче купить, кофе же подорожал в два раза, забыл? И шоколадные конфеты тоже.
Конечно, насчет кофе Родислав забыл, вернее, ему не с чего было помнить, он в магазин уже давно не ходил: все хозяйственные заботы с самого начала их совместной жизни лежали на Любе. А вот про конфеты помнил, потому что регулярно покупал их для Лизы, и обратил внимание, что действительно, ассортимент того, что можно было найти на прилавках, стал побогаче.