Благие намерения
Шрифт:
– Сколько вам лет, Олег? – спросила она, чтобы что-нибудь сказать и тем самым скрыть смущение.
– Двадцать шесть. А что?
– Вы очень молоды.
– Для чего? Для вас?
– Например, – уклончиво ответила она.
– Это не тот пример, – с улыбкой возразил он. – Вы же знаете, что вы мне очень нравитесь, вы не можете этого не знать, потому что я этого и не скрываю. Если бы вы согласились принять мое приглашение, я был бы самым счастливым человеком на свете.
– Приглашение куда?
– Куда-нибудь. В театр, в кино, да просто погулять. Все равно куда, лишь бы остаться с вами вдвоем.
– Наедине? – усмехаясь, уточнила Люба. – Олег, по-моему, вы зарываетесь. Я замужняя женщина, я мать двоих детей, не забывайте об этом.
– Я помню. Но при этом
– Олег, не бросайтесь словами, – она сделала строгое лицо. – Все это очень сильно смахивает на объяснение в любви. Осторожнее, а то вы заиграетесь. Я ведь могу принять это всерьез.
– А это очень серьезно, – он заговорил еще тише, и Люба невольно приблизила лицо к его лицу, чтобы лучше слышать. – Это и есть объяснение в любви. Вас смущает, что мы при этом едем в переполненном автобусе, а не сидим в красивом месте, и я не стою у ваших ног на коленях и с букетом в руках?
– Да ничего меня не смущает! – она внезапно рассердилась, хотя и не смогла бы объяснить почему. – Вернее, нет, конечно, смущает. Я знаю вас почти два года, и все эти два года вы буквально поедаете меня глазами. Конечно, мне как женщине это очень приятно, это выглядит как один сплошной огромный растянутый во времени комплимент, но… Я не могу ничего с этим сделать, вы понимаете? Я замужем, я люблю своего мужа, а вы значительно моложе меня, и эти три обстоятельства делают неприемлемым для меня ваш комплимент. Я понятно объясняю?
– Очень понятно. – Люба почувствовала, как его губы коснулись ее уха. – Но совершенно неубедительно. Во-первых, вы замужем так давно, что это уже не считается супружеской жизнью.
– А чем же это, по-вашему, считается? – удивилась она.
– Просто совместным существованием двух особей на одной жилплощади. У умных особей такое сосуществование бывает мирным и даже дружелюбным, у глупых – трудным и скандальным.
– Любопытно. А что во-вторых?
– Во-вторых, тот факт, что вы любите своего мужа, никакого значения не имеет. Значение имеет только то, что я люблю вас наверняка гораздо сильнее, и вы не можете этого не понимать.
– У вас и «в-третьих» имеется?
– Обязательно. В-третьих, я моложе вас всего на шесть лет, и это никак не может рассматриваться вами как препятствие к тому, чтобы принять мой, как вы изволили выразиться, комплимент. Шесть лет – это вообще не разница в возрасте, если людям больше двадцати. Когда одному десять, а другому шестнадцать – тогда да, согласен, это существенно, но когда двадцать шесть и тридцать два – это даже обсуждать смешно.
Его горячая ладонь легла ей на талию, и столько уверенности и откровенного желания было в этом простом жесте, такая волна страсти исходила от его кожи и проникала сквозь тонкую ткань ее костюма, что у Любы мурашки по телу поползли. Никогда от Родислава не исходило подобной волны, никогда он не хотел ее с такой силой. А ТУ, другую, он хочет ТАК? Когда он с ней, исходит от него такое же страстное желание?
Наконец автобус доехал до метро. В вагоне было посвободнее, они уже не стояли, плотно прижатые друг к другу, но возник поручень. Ужасный, отвратительный вертикальный поручень, за который держались они оба и по которому его ладонь все время съезжала и упиралась в ее руку. И снова Люба чувствовала мурашки по всему телу и не понимала, откуда они взялись и что означают. Больше всего она злилась сама на себя за то, что не убирает руку. «Это как наркотик, – пронеслось в голове. – Знаю, что плохо, неправильно, но не могу отказаться».
Олег вышел вместе с ней на одной остановке.
– Разве вам здесь выходить? – удивилась Люба.
– Нет, я тебя провожаю.
– А мы уже на «ты»? – Она постаралась добавить в голос некоторую долю сарказма, но получилось почему-то жалобно.
– Давно. Еще с того момента, как я признался тебе в любви. Я не собираюсь предлагать тебе роль дамы сердца, ты – женщина, женщина из плоти и крови, женщина до мозга костей, самая женственная из всех женщин на свете, и я буду обращаться с тобой как с женщиной, по которой
– Ты действительно сошел с ума, – медленно сказала Люба, присаживаясь на стоящую на платформе скамейку. – Чего ты добиваешься? Ты хочешь разрушить мою семью?
– Нет.
Олег сел рядом и взял ее за руку.
– Я хочу просто любить тебя. Я ждал так долго, пока набрался смелости поговорить с тобой, что могу подождать еще. Я тебя не тороплю. Ты только помни, что я люблю тебя так сильно, как ни один мужчина тебя не любил.
Люба молча поднялась и направилась к эскалатору. Олег пошел следом, но в самом начале эскалатора обогнал ее, встал на ступеньку выше и повернулся к ней. Теперь они снова стояли лицом друг к другу, и Люба вдруг обратила внимание, какое гладкое у него лицо, какие правильные черты, как красиво лежат чистые, хорошо подстриженные волосы, какая смуглая кожа, какие ровные темные брови, и весь он похож на сладкую шоколадную конфету. И еще она почему-то подумала, что тело у него, наверное, такое же смуглое и гладкое. И тут же, еще не успев удивиться своей мысли, устыдилась.
Олег проводил ее до подъезда и на прощание сказал, что будет завтра в половине восьмого утра ждать ее у метро.
Дома Люба кинулась заниматься хозяйством, нужно было до прихода Родислава не только приготовить ужин, но и сделать уборку. Детей вместе с Кларой Степановной они уже отвезли на дачу, но забот по дому все равно оставалось предостаточно, хотя и меньше, чем когда ребята были в Москве. Ей хотелось подумать и еще раз вспомнить все, что произошло по дороге домой, вспомнить по минутам, по секундам, по словам, постараться разобраться в себе и в ситуации, и впервые за все годы замужества Люба подумала: «Хорошо бы, чтобы Родик сегодня задержался». Он, правда, не предупреждал, что придет попозже, но вдруг… Мысль о том, что нужно будет сидеть и слушать его рассказы, внезапно показалась невыносимой. Ей бы самой найти кого-нибудь, кому можно было бы рассказать о том, что сегодня с ней случилось! Но кого? Подругам такое рассказывать стыдно, ведь она всегда и для всех была верной и преданной женой Родислава, и всегда и для всех их семья была образцом, идеалом, и им все завидовали. Как же теперь признаваться в том, что все на самом деле не так уж безоблачно, что Родислав давно уже не спит с ней, что у него теперь есть постоянная любовница, что она, прожив в браке четырнадцать лет и родив двоих детей, так и не узнала до сих пор, что такое настоящая плотская страсть, что муж никогда ее по-настоящему не хотел и что только сегодня она чуть-чуть, самым краешком своего существа прикоснулась к тайне, которая ее манит и завораживает. Была бы рядом сестра Тамара – с ней, может быть, Люба и поговорила бы откровенно. А больше ни с кем она об этом говорить не может. Ей стыдно. Ей неловко.
Как назло, Родислав вернулся с работы минут через двадцать после ее прихода. Люба постаралась, чтобы все было как обычно, она улыбалась, задавала вопросы, подавала ужин, слушала, подперев щеку рукой, а сама думала о своем и одновременно разглядывала мужа. С удивлением заметила мешки у него под глазами и перхоть на воротнике куртки спортивного костюма, в котором он всегда ходил дома. Неожиданно для себя отметила, как он раздался со времен своей юности, лицо округлилось, появился второй подбородок, а над поясом брюк виднеется заметное брюшко. А ведь только сегодня утром ничего этого не было, муж был для нее самым красивым, самым чудесным и самым любимым человеком на свете. Или все это было и утром, и вчера, и месяц назад, и год назад, но она ничего не видела и не замечала? Неужели так бывает, что утром у тебя одни глаза, а вечером – совершенно другие? Неужели так может быть, что еще утром ты любишь человека больше жизни, а вечером смотришь на него как на постороннего, который тебя не любит и который непонятно каким образом оказался с тобой в одной квартире, и ты почему-то обязана его кормить, убирать за ним грязную посуду, стирать ему рубашки и белье, а потом ложиться с ним в одну постель? «Не может быть, – думала Люба, – это морок, наваждение, это какое-то колдовство. Нужно потерпеть до утра – и все пройдет. Утром все станет, как прежде».