Благими намерениями
Шрифт:
Я дернул за рукав Крышневского. «Оружие!» — попытался объяснить жестами. Боец понял только после того, как я указал на свой пистолет, потом — на полицаев, а после — на выход. Кивнув, он принялся осторожно, стараясь не шуметь, собирать карабины. Один из полицаев, когда Августин неловко поднял с пола его оружие, чиркнув прикладом по полу, всхрапнул и завозился на своей лавке. Все замерли. Пронесло! Полицай еще чуть повозился, устраиваясь поудобнее, и снова задышал ровно.
Когда все оружие, какое мы смогли найти, оказалось вне зоны досягаемости полицаев, мы приступили собственно к захвату. Нащупав на столе небольшую лампадку, я поджег фитиль от зажигалки. Света она дала совсем чуть-чуть, но после практически полной темноты, царившей в комнате, и этот маленький, дрожащий огонек показался нам ослепительно-ярким. Увидев комнаты в новом — в полном смысле этого слова — свете, я еще раз убедился, что в пределах досягаемости полицаев нет даже вилки, в два шага подошел к печи и резко отдернул занавеску. Тут же мой взгляд встретился с перепуганными глазами женщины, блеснувшими в слабом свете на молодом — не старше тридцати лет — лице, обрамленном растрепанными черными волосами. Сколько она уже не спит? Только что проснулась, оттого что я отдернул занавеску, или уже давно бодрствует, наблюдая за происходящим в комнате? Какая разница? Главное — лежит тихо, как мышь. Вот если бы заорала… Я приложил палец к губам, показывая женщине, что нас полностью устраивает ее поведение и нарушать тишину не следует. Она все поняла и подтвердила это, мелко закивав. Я жестом показал женщине, чтобы она отодвинулась подальше от полицая — в самый угол закутка, в котором они спали. Указание она поняла без слов и исполнила так быстро, как только может выполнить указание человек, на которого наставлено несколько стволов.
Снова показав женщине, чтобы она не издавала ни звука, я ухватил храпящего на печи полицая за руку и изо всех сил дернул на себя. На пол он грохнулся с такой силой, что стоящий рядом стол аж подпрыгнул, а огонек лампадки, будто в панике, заметался, заставив плясать по стенам причудливые тени.
— А-а-а-а! Какого беса… — заорал полицай, но удар ногой под ребра выбил из него весь воздух, заставив вновь замолчать.
Зашевелились и остальные полицаи. Не все — отреагировали на шум только двое. Один шустро скатился с лавки, но тут же замер, когда в бок ему ткнулся ствол карабина. Второй, пытаясь проморгаться, начал было подниматься со своей постели. Когда до его сознания наконец дошла картина, представшая перед глазами, — четверо вооруженных, явно недружелюбно настроенных людей, держащих его самого и его товарищей на прицеле, — полицай, испустив горестный стон, снова повалился на подушку. По-моему, он даже закрыл глаза. Третий полицай не отреагировал на происходящее никак. В смысле, он что-то замычал нечленораздельное, когда раздался грохот упавшего с печи тела, но не проснулся. То ли настолько пьян, то ли спит так крепко…
С печи, напомнив мне, что не стоит полностью сбрасывать со счетов женщину, раздался тихий всхлип.
— Денис, вяжи их по очереди. Остальные — держите на прицеле тех, кто еще не связан. — Сам я метнулся к печи и, бросив на женщину угрожающий взгляд, запустил руку под подушку.
Так и есть! Под руку тут же попало что-то твердое. Наган. Хорошо, что я сбросил полицая с печи на пол! И хорошо, что додумался проверить под подушкой. Кто эту барышню знает — повернешься спиной, а она сдуру пальнет.
Полицаи не сопротивлялись. Куда уж тут — еще не успевшие толком проснуться, безоружные… Да и смелостью они явно похвастать не могли. Поэтому все четверо были связаны менее чем за десять минут. Причем тот, который спал крепче всех, проснулся, только когда его товарищи уже валялись с кляпами во рту, а его самого, не особо церемонясь, сбросили с лавки.
— А с этой что делать? — Шпажкин указал на тихонько всхлипывающую в своем закутке женщину.
— Связать, — бросил я. — Полицаев пока тащите во двор.
Убивать женщину я конечно же не собирался. Чем она виновата? Тем, что спит с полицаем? Точнее, спала, потому что своего любовника, которого только что выволокли в сени, она уже не увидит. Так, мало ли как жизнь у нее повернулась. Может, у них еще до войны отношения были… Или жизнь заставила. В любом случае живой она нам нужнее — пусть местные жители видят, что мы вершим суд справедливо и не трогаем невиновных. Звучит это, конечно, слишком… Пафосно, что ли? Но суть от этого не меняется. Кроме того, пусть расскажет немцам, что здесь произошло. Если вообще будет какое-то расследование. Ведь немцы не особо и ценят своих прислужников, как бы последним того не хотелось. Да и остальным предателям нервы попортить — вовсе не лишнее. В общем, убивать мы ее не будем. Однако и оставлять так — нельзя. А если она побежит, едва мы отойдем, к немцам? Пусть лучше посидит связанной.
— Убивать тебя никто не собирается. — Я снова повернулся к женщине. — Эти четверо ублюдков приговорены к смерти за то, что участвовали в нападении на наш отряд. И заодно — за все остальное. Так и скажешь, если тебя спросят. Поняла?
Первая попытка стащить женщину с печи закончилась для Дениса парой глубоких царапин на правой руке. Когда боец потянулся к ней, женщина завизжала и принялась отбиваться. Замолчала она только после того, как я прикрикнул и клацнул затвором «парабеллума», давая понять, что либо придется подчиниться, либо никто церемониться не будет. Впрочем, Денис особо и не церемонился — ни когда стаскивал ее с печи, ни когда вязал руки.
Через десять минут, которые понадобились для того, чтобы начисто вымести из дома все съестное да найти еще кое-что, могущее нам вскоре понадобиться, мой маленький отряд уже, поторапливая связанных пленников, уходил к лесу. Немцев мы не тронули. Их больше, чем нас. Но не только это послужило причиной такого милосердия — за полицаев немцы вряд ли станут мстить жителям села. А вот если они обнаружат утром десять «арийских» трупов, то вполне можно ожидать здесь в скором времени айнзацкоманду.
— Ну что, сволочи… — Мы остановились в подлеске, лишь чуть углубившись в него. Полицаев грубо бросили на землю, и, пока они, мыча, копошились, я шепнул Крышневскому и Новаку готовить все для их казни. Чего зря терять время? — Давайте поговорим.
Повинуясь моему жесту, Казик быстро освободил рты полицаев от кляпов и отступил в сторону.
— Нема про шо нам с тобой говорить, погань краснопузая! — отдышавшись, выплюнул «храпун», которого я стащил с печи. — Все одно расстреляешь. Ну, то стреляй, не тяни!
— Стрелять? — Я вытащил из-за пояса пистолет и присел перед полицаем на корточки. Посмотрел на остальных троих — молчат. Один все вертит головой, будто надеется, что вот-вот из-за кустов выскочит помощь, второй насупленно буравит меня взглядом, а третий не сводит глаз с говорившего.
— Стрелять? — повторил я. — Это ведь можно по-разному. Я могу тебе пустить пулю в лоб, а могу прострелить тебе колени. Потом — локти…
В голову пришло, что все это очень походит на кое-какие фильмы, которые я смотрел в будущем. Там тоже герой, в основном — отрицательный, вот так грозил кому-то, обещал отрезать по пальцу за каждый неверный ответ… Пошлость какая! Однако я продолжил.
— …и совсем не обязательно, что я тебя убью после этого. Истекай себе кровью. Или, если тебе не повезет, кто-то тебя найдет здесь и выходит. И будешь ты дальше жить инвалидом, который на своих ногах передвигаться не может, и своими руками даже ложку не удержит.
— Та шо ж вы за люди такие! — внезапно обозвался один из ранее молчавших полицаев. Молодой парень, которому и двадцати нет. — Души у вас нема!..
Я поднял руку, останавливая рванувшегося было вперед Дениса. Послушаем, что еще нам полицай расскажет.