Благими намерениями
Шрифт:
Весточку о себе мы передали Максиму Сигизмундовичу через Казика. Лишь стемнело, пацан прокрался в село и рассказал доктору, что мы выжили. По словам Казика, эту новость Максим Сигизмундович воспринял с видимым облегчением и даже радостью. Он сразу же назначил нам встречу — в полдень на дороге в Речицу. Когда Казик принес ответ доктора, мы перешли в условленное место и принялись ждать.
— Скоро должен быть, — шепнул Гац, посмотрев на солнце. Мы лежим чуть в стороне от дороги, ожидая прихода доктора. По уговору, доктор будет ехать в Речицу, а мы покажемся, как только увидим его.
— Лошади! — Шпажкин прислушался и указал на запад. — Звук оттуда.
— А должен ехать с востока. — Дронов тревожно посмотрел в ту сторону, откуда доносится неторопливый перестук копыт и скрип тележного колеса.
— Приготовиться, — скомандовал я. — Если это не доктор — пусть проезжает. Не высовываться.
Но не высовываться не получилось. Из-за поворота дороги появилась телега. Белые повязки на рукавах троих сидящих в ней не оставили никаких сомнений — хорошо, хоть не немцы. С нашим «везением» вполне можно было ожидать встречи не с тройкой полицаев, а, например, с полным бронетранспортером эсэсовцев… Но главное то, что одновременно с появлением полицаев послышался перестук копыт и с востока! Неужели Максим Сигизмундович? Я напрягся, то глядя на полицаев, то переводя взгляд на тот участок дороги, где вот-вот должна появиться другая повозка. Так и есть — доктор приехал. Максим Сигизмундович едет неторопливо — лошадь везет двуколку «прогулочным шагом», если такое применимо к этому животному.
Завидев едущего навстречу доктора, полицаи прекратили разговор. Один тут же схватился за лежащую в телеге винтовку, и я, опасаясь худшего, тут же поймал его на мушку, собираясь выстрелить при первом же недвусмысленном движении полицая, несущем угрозу жизни Максима Сигизмундовича. Зашевелились и остальные бойцы.
— Та это ж дохтор! — Полицай, сидящий за поводьями, расслабился и оттолкнул в сторону направленный на Максима Сигизмундовича ствол винтовки. — Слава Исусу, дохтор! Ты куды едешь?
— Навеки слава! — Максим Сигизмундович приподнял шляпу, отвечая на приветствие, и остановил свою двуколку. — До Котова еду. Баба там на сносях.
Тот полицай, который хватался за оружие, увидев, что опасности нет, снова положил винтовку на телегу и что-то сказал. Речь его оказалась такой дикой смесью польского и украинского языков, причем польского было гораздо больше, что я понял только общий смысл. Полицай предложил доктору из Котова не уезжать — мол, как баба родит, они туда наведаются, и Максиму Сигизмундовичу вскоре снова придется выступать в качестве акушера. Полицаи заржали, а доктор только криво улыбнулся.
Бах! Кажется, я подпрыгнул чуть ли не так же высоко, как и полицаи. На мгновение все вокруг замерло. Только Новак лихорадочно передергивает затвор карабина, да как-то медленно, словно в замедленной съемке, заваливается набок полицай-шутник. А потом все резко ускорилось.
— Новак, сука! — заорал я, посылая три пули в полицая, сидящего за вожжами, но мой крик утонул в грохоте выстрелов.
Полицаи были убиты, даже не успев понять, что случилось. На дороге остался только схватившийся за сердце Максим Сигизмундович и пустая телега, окруженная тремя трупами. Не торопясь, я поднялся на ноги и подошел к Новаку. Очень сильно хочется двинуть ему в челюсть. Аж руки, сжатые до боли в кулаки, чешутся!
— Еще раз, мать твою, выстрелишь без приказа, — чтобы удержаться от рукоприкладства, я вынужден был спрятать руки за спину, — я тебя сам расстреляю. Ты понял?
— Звыняйте, пан командир, — пробормотал боец, пряча глаза. — Оно само как-то…
Но я, не слушая сбивчивых извинений, уже повернулся к остальным.
— Трупы — на телегу и в лес. Оружие, что там еще ценного найдете — забрать.
Максим Сигизмундович уже пришел в себя. Первый испуг, вызванный неожиданной стрельбой, прошел. Однако взглядом он меня окинул таким, что у меня сразу же возникли воспоминания о школьных годах и беседах с учителями насчет невыученных уроков.
— Зачем их было убивать? — спросил он.
Я только пожал плечами.
— Отъедем в лес, — предложил я.
Максим Сигизмундович натянул поводья, поворачивая морду лошади в нужную сторону, а я, убедившись, что бойцы уже погрузили трупы полицаев в ставшую бесхозной телегу, махнул им рукой, указывая следовать за нами, и зашагал рядом с двуколкой.
— Вас в Котове действительно ждут?
— Та не, — покачал головой доктор. — То я выдумав…
— Тогда, как поговорим, возвращайтесь в Тучин. Если возникнут какие-то вопросы, то скажете, что услышали в лесу выстрелы, испугались и повернули обратно. Куда ехали, если спросят, — выдумайте.
— Ты за то не думай. — Максим Сигизмундович обернулся, посмотрел в сторону дороги, убедившись, что отъехал уже достаточно далеко, натянул поводья и слез со своей двуколки. — Добре, шо вы выжили.
— Нас в лагере не было, — пояснил я. — Когда возвращались, то встретили Казика. От него и узнали, что произошло. Только он все в общих чертах знал. Я подумал, может, вы сможете рассказать больше.
— Я и сам мало шо знаю… — Доктор задумчиво уставился в землю. Продолжил он только через минуту: — Как немцы с лесу вернулись, с ними были и наши полицаи. Говорил я с ними…
Из рассказа Максима Сигизмундовича я узнал, что один из тучинских полицаев, участвовавших в уничтожении нашего отряда, был ранен в бою с партизанами. И выковыривать у него из бедра пулю пришлось именно моему собеседнику. Во время операции изрядно захмелевший от самогона, использовавшегося в качестве анестезии, полицай вовсю костерил ранивших его партизан и, мстительно улыбаясь, заявил, что почти все бандиты уничтожены. За это «почти» и уцепился доктор. Он поинтересовался, неужели кому-то из «бандитов» удалось уйти от облавы. В ответ полицай ткнул ему под нос кукиш и сказал, что от них живым никто не уйдет. Заплетающимся языком он похвастал, что в лагере захватили пленных. Насколько понял Максим Сигизмундович, в плен попали несколько партизан, раненных в бою, и несколько тех, кто был ранен до того — из нашего лазарета.
— Где они? — Судя по испуганному выражению лица доктора, выражение моего лица, как и мой тон, стали просто звериными. Я попытался расслабиться. — Где держат раненых, вы знаете?
— Слыхал, шо их до Ровно повезли, — ответил Максим Сигизмундович. — До гестапо.
— Максим Сигизмундович, вам придется поехать в Ровно, — спокойно сказал я. Понимал, что это — самоубийство. Что, даже если мои товарищи еще живы, вытащить их из застенков гестапо практически невозможно. Но я не мог хотя бы не попытаться. А вдруг среди пленных оказался Антон? Он ведь так и лежал в лазарете, когда мы отправлялись на задание. А если в плен попал Митрофаныч? Да какая разница, кто в плен попал! Главное — это мои товарищи! Я взмахом руки прервал поток возражений доктора. — Надо кое-что разузнать в Ровно, Максим Сигизмундович. Очень надо! Понимаете?