Благодарность
Шрифт:
Я вытаскиваю бутылку, которую специально не вынимала из сумки, пока Миша сама не напомнила, и пытаюсь убрать ее в шкаф. Миша протестующе машет рукой.
— Не так высоко, нет! Вот, сюда, пониже. За пулеметы… пуловеры, ага, отлично.
На ее лице мелькает проблеск удовлетворения.
Я присаживаюсь на стул рядом с Миша, а она берет в руки информационный буклет и листает его. Все ясно: ищет, на что бы пожаловаться.
— Обед в двенадцать часов, полдник в четыре, ужин в половине седьмого… Пф, что за дурацкая жизнь!
Я улыбаюсь.
— Ты
— Не знаю, Миша, но у тебя точно будут соседи всяких возрастов. Люди поселяются здесь по разным причинам, ты не в числе самых старых.
Кажется, мои слова успокаивают ее.
— Вот и ладно. Но все равно я чувствую себя не в своей тарелке.
— Могу себе представить, Миша.
На самом деле это не так. Ничегошеньки я не могу себе представить. Потому что это невообразимо. Я накрываю руку Миша своей. Подыскиваю какие-нибудь слова поддержки — «Дамы показались мне очень милыми», «У тебя скоро появятся приятельницы», «Тут полно интересных занятий» — и сама понимаю, что каждая из этих фраз оскорбительна по отношению к человеку, которым еще недавно была Миша.
Так что я ничего не говорю.
Я просто сижу рядом с нею.
Миша ложится на кровать и задремывает.
Несколькими минутами позже в комнату входит сотрудница дома престарелых. Она принесла Миша маленькую упаковку яблочного сока с маленькой соломинкой и маленький кекс в маленьком пакетике. Точно такие же подают в детском лагере.
Вот, значит, что тебя ожидает, Миша: маленькие шаги, маленькие сны, маленькие перекусы, маленькие прогулки, маленькие приемы гостей.
Уменьшенная, сжатая, но идеально организованная жизнь.
Я пытаюсь почаще звонить Миша.
Но разговаривать по телефону тоже стало труднее. Она плохо слышит и быстро начинает путаться. Наши беседы делаются короче, формальнее, теряют всякий смысл. Внезапно голос Миша кажется мне совсем далеким. Я не сдаюсь, однако мои усилия ни к чему не приводят, так что я обращаюсь к ней, будто к ребенку, и это ранит мне сердце, ведь я помню, какой она была, знаю, что она читала книги Дорис Лессинг, Сильвии Плат и Вирджинии Вулф, что она не отменила подписку на «Монд» и продолжает ежедневно перелистывать всю газету от корки до корки, пусть даже просто скользя глазами по заголовкам, набранным крупным шрифтом.
Зная все это, я раз за разом повторяю одни и те же вопросы. Ты хорошо спала? Хорошо ела? Все ли благополучно? Ты немножко почитала? Ты смотрела телевизор? Ты с кем-нибудь подружилась? Чем занимаешься в течение дня? Ты еще не ходила в киноклуб?
А Миша… Вместо того, чтобы сказать: оставь меня в покое, иди выпей за мое здоровье и потанцуй на барной стойке, — она любезно отвечает на каждый мой вопрос. Она старается, она подыскивает слова.
Когда я кладу трубку, то чувствую такое бессилие, что мне еще долго трудно говорить.
ЖЕРОМ
Я постучался несколько раз, но она не услышала меня.
Она одна в своей комнате.
Что-то ищет.
В несколько приемов открывает дверцы шкафа, выдвигает ящики стола, перекладывает журналы на прикроватной тумбочке. Вид у мадам Сельд растерянный. Она повторяет все заново: открывает, выдвигает, перекладывает. Озирается и гадает, где еще поискать.
Неожиданно она опускает трость на свою постель и опирается на нее ладонями, чтобы встать на колени. Хочет заглянуть под кровать. Стоять на коленях больно, дама ложится животом на пол и засовывает под нее голову.
Вот в таком положении она и находится в момент нашей первой встречи.
— Добрый день, мадам Сельд, меня зовут Жером. Я логопед.
Затылком она едва не ударяется о матрас снизу. Я подхожу ближе.
— Позвольте вам помочь.
Это не так-то просто, учитывая смелую позу, в которой она сейчас оказалась: одна часть тела под кроватью, другая снаружи.
— Не поднимайтесь, мадам Сельд, да, вот так, и руки пока пусть лежат, да-да. Я немного потяну вас на себя, чтобы вы могли встать. Так, не шевелитесь… Внимание, я начинаю тянуть… Оп, вот так… Приготовились… Не двигайте головой… Я еще немного потяну… та-ак, ага, все.
Она с трудом перекатывается на бок и смотрит на меня.
— Добрый день.
Дама пожимает мне руку столь спокойно, словно в ситуации нашего знакомства — она лежит на полу, не в силах подняться на ноги, а я присел на корточки рядом с нею и держу ее за руку — нет ничего особенного. Она окидывает меня коротким изучающим взглядом, ее глаза вспыхивают.
Я помогаю ей сесть, помогаю встать. На это уходит какое-то время, ее движения осторожны, мои тоже.
Она знаком просит меня подать трость, я выполняю эту бессловесную просьбу.
Новая пациентка смотрит на меня с виноватой улыбкой и говорит:
— Пожалуйста, называйте меня Миша…
— С удовольствием.
— Мадам Сельд то, мадам Сельд се… Знаете, это так удручающе — жить среди людей, которые никогда не называют тебя по имени.
Ее живость удивляет меня.
— Ясно. Буду называть вас Миша, обещаю. Вы что-то искали?
— Да, я… столько всего теряю… Это происходит быстро. Я почти непрерывно чувствую, как теряю что-то и не нахожу… Я боюсь, понимаете?
— В медицинской карте написано, что у вас начальная стадия афазии. Врач должен был объяснить вам, что это. Человеку с афазией трудно подбирать слова. Иногда они вообще не приходят на ум, иногда вы заменяете одни слова другими. Положение может меняться в зависимости от самочувствия, эмоционального состояния, времени суток…
— Вот оно что. Ну, как скажете.
— Возможно, вы искали именно слова, Миша?
— Да, мозвожно.
— Я логопед. Вы знаете, что это за профессия?
— Да, конечно. Я служила корректором в большой… галете. Много лет.