Благодарю за любовь
Шрифт:
— Вот вы видите регистрационные номера — на рамке, затворе и стволе, — сказал он участливо. — К сожалению, этот же номер указан вот здесь. Это разрешение на владение личным оружием, выписанное на имя Георгия Измайлова. — Инспектор положил перед нею несколько отпечатанных на машинке листов. Апраксина сидела, ссутулившись, не читая и глядя в текст невидящими глазами. Инспектор тоже понимающе молчал.
— Инспектор, я прошу вас о серьезном личном одолжении: не надо завтра арестовывать господина Измайлова в аэропорту, и вообще
— Но, графиня…
— Я сама встречу его и проведу первый допрос.
— Но он убийца, графиня!
— Пока он всего только главный подозреваемый по делу… А если я вам предложу поручить парочке полицейских незаметно, стоя в стороне, встречать его вместе со мной — на всякий случай?
— Это меняет дело. А куда вы потом поедете с Измайловым?
— Домой к нему и его матери. Адрес есть в деле.
— Ну хорошо, графиня. Тогда я буду ждать его там. Хотя мне и не очень нравится, что вы по пути из аэропорта останетесь в машине наедине с убийцей…
— Подозреваемым! — строго поправила его Апраксина.
— Хорошо, пусть побудет пока «подозреваемым». Вы же знаете, что я все равно вам уступлю. Да на своих ребят я полагаюсь…
— Вот и прекрасно. Спасибо, инспектор.
Назавтра Апраксина с утра отправилась встречать миланский рейс. Самолет прибыл вовремя, ждать пришлось совсем недолго. И вот она уже увидела высокого белокурого красавца Георгия Измайлова, окруженного стайкой музыкантов с футлярами в руках. Он тоже почти сразу заметил ее в негустой толпе встречающих.
— Тетя Лиза, здравствуйте! Кого-нибудь встречаете?
— Да. Тебя, Жорж.
— Что-то с мамой? — Георгий остановился и побледнел. — Это она вас послала? Что с ней, говорите прямо!
— Нет-нет, с мамой все в порядке. Просто у меня к тебе важное и неотложное дело. Я на машине, так что отвезу тебя прямо домой, а по дороге мы поговорим.
— Хорошо. Подождите, я только скажу несколько слов своим ребятам. — Он ненадолго отошел и почти сразу же вернулся. Но Апраксина заметила, как два молодых баварца с пивными банками в руках проводили его глазами. «Ребята Миллера!» — подумала она и, когда один из них скользнул по ней глазами, незаметно кивнула ему: «Все в порядке!»
— Ну вот я и свободен, тетя Лиза! — сказал вернувшийся Георгий. — Машина у вас в подземном гараже или наверху?
— Наверху, на открытой стоянке.
— Ну так идемте!
— Удачные были гастроли? — спросила Апраксина, когда они отъехали от «Рима».
— Вполне. Правда, не обошлось без неприятностей. Нашему скрипачу-левше Алику Шнейдерману понадобилось сменить вторую струну, и он отдал скрипку настройщику. А тот был подшофе и поставил струну как на обычной скрипке, не заметив, что она перестроена под леворукого музыканта! Пришлось перетягивать самим. Ну да ничего, успели!.. — Апраксина слушала его вполуха, но старалась не показать Георгию, как далеки были ее мысли от маленьких гастрольных неприятностей его ансамбля. Она дождалась, когда он замолчал, и только тогда сказала:
— Жорж, я хочу спросить у тебя кое-что о Викторе Гурнове.
— Елизавета Николаевна, я вас очень люблю и уважаю, но неужели нам больше не о чем поговорить, как об этом ничтожестве Викторе Гурнове?
— Я веду следствие о его смерти.
— Ну, тогда спрашивайте! — сказал Георгий и насупился. — Хотя вообще-то мне не хотелось бы о нем ни слушать, ни говорить. Ни слова, ни полслова, ни запятой!
— А как насчет многоточий?
— Многоточий? Не понимаю…
— Многоточие — знак незаконченности, недосказанности, неясности.
— Да что же неясного в истории с Гурновым? — так и вскинулся Георгий. — Он кончил, как и должен был кончить: когда-нибудь кто-нибудь непременно должен был его прикончить, как вредное и пронырливое животное!
— Ты говоришь «кто-нибудь». Но для правосудия этого недостаточно: всякий «кто-нибудь», подозреваемый в убийстве, должен иметь имя, адрес, мотивы для убийства, смягчающие и отягчающие обстоятельства, а главное — точные и неопровержимые улики. Не так ли?
— Возможно. Только мне, Елизавета Николаевна, до этого решительно нет никакого дела. Пусть Гурновым и кем-нибудь вроде него занимаются какие-нибудь полицейские, следователи, детективы… Но только не я!
— Вот ты говоришь, пусть «какие-нибудь» занимаются «кем-нибудь», а ты останешься в стороне. Но, Георгий, друг мой, ты, между прочим, был одним из последних свидетелей, видевших Виктора Гурнова живым. Ты близко знал его жену Жанну и, более того, последние дни перед смертью Гурнов жил с тобой в одной комнате.
— Ну, за это надо благодарить мою маменьку: она вечно старается приютить всех обездоленных и бездомных — кошек, собак, людей и, как оказалось, нелюдей тоже! Я вышвырнул его из дома и очень рад, что сделал это.
— А почему ты так поступил с ним, Жорж?
— Знаете, мне и самому об этом рассказывать противно, но я еще и не имею права это делать — здесь замешана женщина.
— Даже если у следствия есть подозрения на твой счет и если это очень серьезные подозрения?
— Меня это не волнует. Если у полиции есть подозрения, она их проверит и успокоится на мой счет.
— А если полиция задаст тебе этот же вопрос: почему ты выгнал из дома Виктора Гурнова — ты на него ответишь?
— Полиции — отвечу. На официальном допросе.
— Ну зачем нам с тобой такие формальности при допросе, Жорж, ведь мы знаем друг друга столько лет!
— Так вы?…
— Ну да, я веду это дело.
Георгий глубоко вздохнул и откинулся на сиденье.