Благополучная планета (Сборник)
Шрифт:
От половины ребячьих выдумок Славик отмахнулся сразу, хотя даже взрослые в деревне уважительно верили в бабкину силу. Бабка Нюра лечила сглаз, поила людей настоями от сухотки, останавливала кровь из порезов, заговаривала грудничкам пупки. Один раз, уже при Славке, притопал сам председатель, неловко смял заранее снятый перед порогом картуз:
— Ты уж прости, Анна Андреевна, коли обижу словом. На область, сказывают, ящур надвигается. Поберегла бы скот, а?
Бабка не озлилась, не выгнала его. Посмотрела в глаза, не насмехается ли, увидела там одну лишь заботу о хозяйстве, и ответила просто:
— Ладно,
Председатель, молодой еще, присланный семь лет назад по распределению да и обженившийся тут насовсем, крякнул недовольно, но делать нечего: коли решил идти, то до конца.
— Будь по-твоему, — пообещал он. — А мы тебя на правлении не забудем, премируем…
Председатель ушел тогда, ругая себя за слабость, веря и не веря в колдовскую силу бабкиного слова. Но ящур и в самом деле обошел пока их деревню.
Славик соскочил с кровати. Загребая холодящий ноги чебрец, пересек комнату. Переступил утыканный шляпками гвоздей порог — в первый день, еще стесняясь деревенских, он часа два вколачивал их ромбиками, отбивался от скуки тяжелым, не по руке, молотком. Но это было давно, в начале лета. Теперь Славик свой и в лесу, и на речке, отмечен даже собственным прозвищем: за легкие пушистые волосы, зелено-серые с золотинкой глаза и непоседливость окрещен Стрижом. Прозвище случайно сорвалось с Колькиного языка и прочно прилепилось к Славику, который его охотно принял, тем более в городе его тоже дразнили Стрижом, правда из-за фамилии Стригунов. Здесь же фамилия не имела значения: у некоторых их было по две, своя плюс уличная, потому что каждая семья памятливо вела род и по отцу и по матери. Бабка — и та незлобиво ворчала:
— Ты что стриж — все на лету да с наскока. Дай тебе крылышки, то бы и ел и спал в небе.
Солнце еще не прорвалось из-за пирамидальных тополей, не прокалило воздуха. Прохлада полезла под майку. Славик поежился. Пересиливая знобь, спустился огородом к берегу, бултыхнулся в речку. Глубь схватила его, завертела. Он мгновенно потерял верх и низ, беспорядочно барахтал руками и ногами, вырываясь на поверхность, но вода стала вязкой, все ощущения замедлились, и когда наконец давящая клокочущая глубина расступилась, показалось, пробыл под водой страшно долго. Нырять Славка не любил и все же нырял, пытаясь если не приохотить себя, то хотя бы отучить бояться. Однако стоило очутиться под водой — и его куда-то несло, мотало, переворачивало…
По берегу неторопливо шел человек с удочками. Славик уже отдышался и скакал на одной ножке — сильно изогнувшись, наклонясь ухом к земле, зажимая его ладонью и рывком отпуская — чтобы вытряхнуть воду. Поэтому сначала рассмотрел высокие болотные сапоги-бахилы, уж потом самого рыбака.
— Хорошо клевало, а, дядя Антон?
Рыбак молча поднял на свернутом кольцом тонком прутике десятка два приличных плотвичек и карасей.
— Ого! И когда вы только успели?
— По науке, мил-человек, все люди на сов и жаворонков делятся. То ж я, видать, жаворонок. С вечерней зорькой ложусь, до свету встаю, все успеваю. Уяснил?
— Еще бы! На что ловили?
— На муравьиные яйца.
— А я хочу на гречу попробовать.
— Доброе дело… Сегодня, говоришь, мать приезжает?
— Ага. Знаете, как я ее жду?
— Могу помочь, коли не возражаешь.
— Ну да!
— Отчет в район везу. А там до станции раз плюнуть. Подкину.
— Во, здоровско! Когда едем?
— Хоть бы и сразу после завтрака. Чего тянуть?
— Я мигом, дядя Антон. Вы уж без меня ни-ни, ладно?
Колхозный счетовод Антон Трофимыч детей своей любовью не баловал. Но и не сторонился. Со Славкой у них установились сносные отношения, поскольку каждое утро оба встречались на речке. Легкая двухколесная бричка-бедарка, младшая сестра тачанки, беззвучно катила по дороге, усыпанной пылью до того мелкой, что она обтекала колеса, как вода, и до того ленивой, что она даже не поднималась в воздух. С полпути начался асфальт, и Славка, по-взрослому свесивший ноги на крыло, почувствовал окончание бархатной подстилки: бедарка побежала жестко, с трясцой.
Оба молчали. Трофимыч был по натуре неразговорчив, а Славка от самой деревни ломал голову, чем порадовать мать. Одно дело, правда, он надумал. Вблизи деревни, за Серебряной балкой, небольшое ржаное поле. Лазоревая волна васильков отделяет от проезжей части созревшие колосья. Всю дорогу мальчик напрягал волю, выманивая цветы на обочину, уговаривая еще сильнее распуститься — ведь мама очень любит васильки!
Если честно, то и другое дело почти решилось: он расскажет матери о маленьких своих и неожиданных открытиях, ведь кое-чему он научился. Присмотревшись к бабкиным хитростям, он попросил вскоре после приезда:
— Вы с мамой, буля, травы понимаете. Научи и меня, а?
— А чего ж. И научу. Глаз у тебя хороший, легкий глаз. И рука везучая. Идем…
Бабка Нюра телом крупная, крепкая, хотя ей уж восемьдесят четыре стукнуло. Старость лишь пригнула чуток, ноги по-разному искривила, к клюке привязала, а совсем сломать не смогла. Выросла бабка на границе леса и степи, там и там силу растительную разгадала. Ей для внука секретов не жаль. Частенько и надолго стали они со Славкой из дому пропадать. Зато теперь он первый по грибам и ягодам: они ему сами в руки даются.
Поучает бабка Нюра настойчиво и мудро:
— Гляди, это тропник, толковая травка. Семена его человеческие ноги разносят, а все ж вдоль тропинок его не ищи, он тебе не то что подорожник, малохоженые места любит. Особенно детские следки. Хочешь, угадаю, куда вы по прошлому году бегали? Скажешь, не токо он к ногам цепляется? Верно. Да коли, вишь, не разносить, самосевом расти будет, то листья у тропинка мельчают, узкие делаются, с такими бахромчиками для ветра по краям, примечай…
Или еще:
— Возле этой крушины вода раз в день целебная бывает, любое глазное воспаление будто рукой снимет. Токо не во всякий час можно ее брать, а лишь утречком, когда солнце вдоль ручья лучи свои пустит. Тут студент один заинтересовался: у воды, говорит, магнитные свойства получаются. Ну, я спорить не могу, не знаю, почему так, а токо сама много раз испробовала. Большую силу ей солнышко оказывает.
Славка впитывал бабкины приметы цепко, навсегда — крутой, всеядной мальчишеской памятью. Десятки разных признаков слеплялись в одну живую и гибкую систему, образовывали свой понятный язык.