Благородный дом. Роман о Гонконге.
Шрифт:
— Хорошо. Тогда договорились, и договоренность будет подтверждена завтра в одиннадцать.
— Нет. Больше этого времени вам не нужно. Мне, может, и потребовалось бы, а вам нет. — Снова та же многозначительная улыбочка. — Да или нет?
Бартлетт медлил, хотя все инстинкты говорили: «Заключай сделку сейчас же! Протягивай руку и заключай. Ты уже получил все, что хотел». Да, но как же Кейси?
— Это сделка Кейси. Она может заключать сделки на сумму до двадцати миллионов. Вы не против того, чтобы заключить сделку с ней?
— При заключении сделки тайбань всегда имеет дело с тайбанем,
— Нет. — В голосе Бартлетта не было ни тени эмоций. — Я.
— Прекрасно. — Данросс вернулся и протянул руку, бросая вызов, играя с ним, читая его мысли. — Тогда по рукам?
Бартлетт посмотрел на руку, потом в эти холодные голубые глаза. Сердце тяжело колотилось.
— По рукам, но я хочу, чтобы сделку с вами заключила она. Рука Данросса упала.
— Ещё раз спрашиваю: кто тайбань «Пар-Кон»? Бартлетт смотрел на него спокойно.
— Обещание есть обещание, Иэн. Для неё это важно, и я обещал, что сделки до двадцати миллионов заключает она.
Увидев, что Данросс уже поворачивается, он твердо заявил:
— Иэн, если мне придется выбирать между сделкой и Кейси, моим обещанием Кейси, то ни о чем не может быть и речи. Ни о чем. Я счел бы за че... — Он осекся.
Оба рывком повернули головы назад, потревоженные слабым возгласом, который издал кто-то подслушивавший их разговор из темного дальнего угла галереи, заставленного диванами с высокими спинками и высокими стульями с подголовниками. Данросс в одно мгновение развернулся и бесшумно, по-кошачьи ринулся туда, готовый напасть на врага. Реакция Бартлетта была почти такой же мгновенной. Он поспешил на помощь.
У обитого зеленым бархатом дивана Данросс остановился. И вздохнул. Никто их не подслушивал. Это была его тринадцатилетняя дочка Гленна. Ангелочек в мятом вечернем платье и с тонкой ниткой жемчуга на шее, она крепко спала, поджав руки и ноги, как молоденькая кобылка.
У Бартлетта аж сердце зашлось, и он прошептал:
— Господи, минутку... Слушайте, какая прелесть, просто нераспустившийся бутончик!
— У вас есть дети?
— Мальчик и две девочки. Бретту шестнадцать, Дженни четырнадцать, а Мэри тринадцать. Жаль вот, вижусь с ними очень редко. — Отдышавшись, Бартлетт тихо продолжал: — Они сейчас на Восточном побережье. Боюсь, что ко мне они не очень хорошо относятся. Их мать... мы, мы развелись семь лет назад. Она снова вышла замуж, но... — Бартлетт пожал плечами, потом взглянул на ребенка. — Просто куколка! Везет вам.
Данросс наклонился и осторожно взял дочку на руки. Она даже не шевельнулась, только прижалась к нему поудобнее, довольная. Он задумчиво посмотрел на американца.
— Приходите сюда с Кейси через десять минут. Я выполню вашу просьбу — хотя я абсолютно против этого, — потому что хочу, чтобы вы сдержали свое обещание. — Уверенным шагом он пошёл прочь и исчез в восточном крыле, где была спальня Гленны.
Через какое-то время Бартлетт поднял взгляд на портрет Дирка Струана.
— Пошёл ты, — пробормотал он, чувствуя, что Данросс каким-то образом перехитрил его. Потом ухмыльнулся: — А-а, подумаешь, черт возьми! Твой парень — молодец, старина Дирк!
Он направился к лестнице. В полуспрятанном
Бартлетт замер, увидев, что холст исполосован крест накрест ударами короткого ножа, который был всажен прямо в сердце человека на картине и пригвоздил её к стене.
Кейси не отрываясь смотрела на нож, хоть и старалась скрыть потрясение. В галерее больше никого не было, и она беспокойно ждала. Снизу доносилась танцевальная музыка в стиле «ритм энд блюз». Легкий ветерок тронул занавески и локон её волос. Было слышно, как пищит комар.
— Это Тайлер Брок.
Кейси в испуге резко обернулась. На неё смотрел Данросс.
— Ох, я и не слышала, как вы вернулись.
— Прошу прощения, не хотел вас напугать.
— О, ничего.
Она снова взглянула на картину.
— Нам о нем рассказывал Питер Марлоу.
— Он много знает о Гонконге, но далеко не все, и не вся его информация точна. Кое-что абсолютно не соответствует действительности.
Она помолчала.
— Это... это похоже на мелодраму — оставить так нож, верно?
— Это сделала «Карга» Струан. И приказала, чтобы все так и оставалось.
— Почему?
— Ей так нравилось. Она была тайбанем.
— Серьезно, почему?
— Я серьезно. — Данросс пожал плечами. — Она ненавидела отца и хотела оставить напоминание о нашем наследстве.
Кейси нахмурилась, потом указала на портрет на противоположной стене.
— Это она?
— Да. Портрет написан сразу после её свадьбы. — Стройной девушке на картине было лет семнадцать: бледно-голубые глаза, светлые волосы. Бальное платье с глубоким декольте, осиная талия, наливающаяся грудь, изысканное зеленое ожерелье на шее.
Какое-то время они стояли, разглядывая картину. На медной табличке внизу резной золоченой рамы имени не было, только годы — 1824-1917.
— Обыкновенное лицо, — заметила Кейси. — Красивое, но ничего особенного. Вот только губы... Тонкие, плотно и неодобрительно поджатые — и строгие. В них столько силы. Художник хорошо это передал. Квэнс?
— Нет. Мы не знаем, кто написал картину. Это был её любимый портрет, если верить преданиям. В пентхаусе в «Струанз» есть её портрет работы Квэнса, написанный примерно в то же время. Он совсем другой и всё-таки очень похожий.
— А позже с неё писали портреты?
— Три раза. Она уничтожила все три, как только они были закончены.
— А есть ли её фотографии?
— Насколько мне известно, нет. Она терпеть не могла фотоаппараты и не хотела иметь ни одного в доме. — Данросс засмеялся, и Кейси увидела, что он устал. — Однажды, перед самой Первой мировой войной, её снял репортер из «Чайна гардиан». Не прошло и часа, как в редакцию нагрянула команда вооруженных моряков с одного из наших торговых кораблей, Парни получили от Карги приказ сжечь там все, если она не получит негатив и все отпечатки и если главный редактор не пообещает «прекратить противоправные деяния и больше её не беспокоить». Он пообещал.