Благословение Небожителей 1-5 тома
Шрифт:
Тот, оперевшись на дверной проём, спокойно ответил:
— По всей видимости, да.
— Хм… — задумался Се Лянь. — Думаю, он тоже приходил с поздравлениями. Я, конечно, рад гостю, вот только аппетит у него слегка повышенный… Теперь он в одиночку съел всё наготовленное, как же быть?
Хуа Чэн улыбнулся:
— Никак. Добавим проценты к его долгу.
Несчастные жители Призрачного города, смирившись с судьбой, принялись за готовку снова. Тем временем в главном зале и во дворе послышался шум, словно кто-то с кем-то ругался. Се Лянь собрался выйти разнять ссорящихся, но
Держась за руки, они вдвоём покинули монастырь Водных каштанов. По дороге путь преграждали деревья, и было бы удобнее идти по отдельности, расцепив ладони, но влюблённые не хотели отпускать друг друга, поэтому то и дело сворачивали, обходя препятствия. На очередном повороте Се Лянь поинтересовался:
— Сань Лан, куда мы идём?
— Здесь слишком шумно, пусть себе забавляются, а нам лучше уйти.
Обернувшись на ходу, принц с некоторым беспокойством произнёс:
— Мы вот так их оставим? Монастырь только-только отстроили, что, если они опять его обрушат?
Хуа Чэн с полным безразличием сказал:
— Обрушат так обрушат, построим новый, вот и всё. Гэгэ, если ты пожелаешь, я построю столько, сколько тебе понадобится.
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха…
Ночь, в храме Тысячи фонарей. Се Лянь, после омовения облачившийся в тонкое белоснежное нательное одеяние, оперся на нефритовый стол возле кушетки и что-то выводил на бумаге, черта за чертой.
Он готовил образец каллиграфии для Хуа Чэна, чтобы тот занимался переписыванием. Демон восседал рядом, откинувшись назад, тоже в нательном одеянии, со слегка распахнутым воротом, и со скучающим видом поигрывал в руке красной коралловой бусиной на своей косе.
В свете фонаря, мягком словно яшма, Хуа Чэн не сводил глаз с принца. Спустя довольно долгое время он, будто удовлетворённый зрелищем, прищурил глаза и вздохнул:
— Гэгэ, оставь, идём спать.
Се Лянь, которому совсем недавно уже пришлось хватить лиха, решительно отказался попадаться на одну и ту же уловку. От тона, которым были сказаны слова Хуа Чэна, у принца обдало жаром уши, однако он заставил себя сохранить спокойствие и продолжил выписывать иероглифы, со всей серьёзностью говоря:
— Нет. Сань Лан, сегодня кто-то снова сказал, что у тебя ужасный почерк. Тебе следует старательно упражняться, в противном случае я не хочу, чтобы люди узнали, что это я тебя обучал.
Немного приподнявшись, Хуа Чэн вздёрнул бровь:
— Гэгэ, но я ведь прекрасно помню, ты как-то сказал, что тебе очень нравится мой почерк.
С тех пор как Хуа Чэн возвратился к нему вновь, Се Лянь довольно долгое время практически во всём ему потакал, отвечал на любую просьбу, и, наверное, таким образом окончательно его избаловал — Хуа Чэн вёл себя всё бессовестнее с каждым днём. Закончив с каллиграфией, принц отложил кисть и ещё серьёзнее произнёс:
— Не пытайся заговорить мне зубы. Я всё приготовил, иди скорее упражняться.
Повинуясь, Хуа Чэн лениво подобрался к Се Ляню, обнял его сзади за талию, чуть наклонился и пристроил голову на плече принца. Затем снял с волос свою коралловую бусину, положил на стол и велел ей гоняться за бусиной Се Ляня по бумаге, перекатываясь из стороны в сторону, тем самым мешая принцу как положено писать иероглифы.
Он с таким озорством и напором старательно напоминал о своём существовании, что Се Лянь вспомнил слова Всевидящего глаза о том, что теперь всё его тело изнутри вовне распространяет демоническую Ци. А подумав, что эта демоническая Ци принадлежит Хуа Чэну, принц невольно ощутил нетерпение и слабость, несколько раз попытался воспротивиться, впрочем, не слишком решительно, и тихо выдохнул:
— Пиши как следует…
— Хорошо, как скажешь, гэгэ.
Хуа Чэн взял кисть, написал две строки стихотворения и положил снова. Се Лянь, поглядев на его творение, покачал головой, в неведомо какой по счёту раз повторяя про себя: «Тут уж ничем не поможешь». Помолчав, принц тоже поднял кисть и помог завершить две последние фразы стиха.
Закончив с написанием, Се Лянь осторожно подул на лист бумаги, взял его в руки, и они вдвоём посмотрели на совместно написанное произведение.
Чернильные слова на бумаге сложились в стихотворение, которое славилось изяществом на всю Поднебесную:
Кто раз познал безбрежность моря,
Того иные воды уж не удивят.
И никакие облака не назову я облаками,
Лишь те, что над горой Ушань парят.
Пройду сквозь заросли других цветов, не обернувшись,
Не интересна мне их красота.
Подмогой в том мне твёрдость духа лишь наполовину,
А остальное — ты, любовь моя.
Даже Эмин, лежащий на краю стола, широко открыл глаз, неотрывно глядя на бумагу, словно в наивысшей степени наслаждаясь зрелищем. Хуа Чэн рассмеялся:
— Непревзойдённое искусство. Гэгэ, скорее, придумай ему название. Этот шедевр непременно поразит последующие поколения и будет прославляться в веках.
Се Лянь, уже подписавший внизу имя Хуа Чэна, услышав такое, застыл — рука не поднималась добавить ещё и себя как автора работы. Хуа Чэн, отсмеявшись, с притворной серьёзностью спросил:
— Гэгэ, ты стесняешься? Я помогу.
Он тут же взял ладонь принца в свою и широкими мазками изобразил два иероглифа. Разумеется, не зная контекста, никто не смог бы узнать, что это за иероглифы, и тем более разглядеть в них имя Се Ляня…
Принц, глядя на написанное своей же рукой, не знал, как реагировать, только наклонил голову набок, всё ещё находясь в объятиях Хуа Чэна. И вдруг ему эти иероглифы показались смутно знакомыми, будто бы он уже видел их раньше.
Спустя мгновение он вспомнил, и взгляд принца просветлел.