Благословение святого Патрика
Шрифт:
– Вообще…
Хмыкнул, кивнул снисходительно, вроде как одобрил. Развернувшись, пошагал на кухню. Она, как тень, последовала за ним… Надо бы унять мерзкое дрожание внутри. Ну чего, чего ты задрожало, нутро? Понятно, что все это со стороны довольно противно смотрится, кто ж спорит? А только поддаваться на его провокации – еще хуже. По меньшей мере – глупо. Как гласит народная мудрость – против лома нет приема.
Встала в дверях кухни, будто со стороны наблюдая продолжение спектакля. Герман подошел к сковороде, открыл
– Ш-ш-ш… Горячая, жаража! – прошепелявил, пережевывая. – А вкусно, Лизок… Молодец…
И «молодец» тоже прозвучало шепеляво-глумливо, одними гласными – о-о-е… Сожрал в один момент, плотоядно облизнул губы, уцепился пальцами за следующую.
– Может, тебе вилку с тарелкой дать, Герман?
– Опять хамишь, Лизок?
– Ничуть… Просто, по-моему, так удобнее.
– А мне по фигу, как по-твоему. Я на своей частной собственности нахожусь, что хочу, то и делаю.
– Ну, тогда приятного аппетита.
Развернулась, чтобы уйти. И тут же понеслось в спину:
– Эй, ты куда? Я тут ее нахваливаю, а она ко мне – спиной… Молодец, говорю, хорошо стряпаешь! Все, как надо, с лучком, с чесночком, с перчиком… Этого у тебя не отнимешь, молодец. Единственное твое женское преимущество, между прочим. А моя Кристинка – та нет… Готовить совсем не умеет. С детства родителями избалована, поганка. Зато в постели… Эт-то, я тебе скажу, что-то с чем-то… Бомба, стерва, оторва такая, что прости господи! Сам удивляюсь, как жив еще…
Он вздохнул смешливо, еще и подмигнул при этом, будто с приятелем разговаривает. Подхватил еще одну котлету, цапнул крепкими зубами, прикрыл глаза:
– М-м-м… Вкусно.
Прожевал, выставил впереди себя растопыренные пальцы, лениво шагнул к раковине, открутил кран. Ополаскивая руки, проговорил словно бы между прочим:
– А как вы тут вообще… живете-то? У Машки ведь сессия на носу, так я понимаю?
– Да. Через неделю первый экзамен.
– Ну, вот… А она шляется где-то… Что ж ты за ней не следишь, Лизок?
– Я слежу, Герман. У нас все в порядке.
– Ну-ну… Смотри, чтобы все хорошо было, без глупостей. Не просто в порядке, а в полном порядке. Эх, как там говорится, дай господь памяти… Что за комиссия, ей-богу, быть взрослой дочери отцом?
– Создатель…
– Чего?
– Что за комиссия, создатель…
– А, ну понятно. Я и забыл, что ты у нас шибко начитанная. Второе твое преимущество, Лизок. Жаль только, никому не пригодившееся. Видишь, как оно в жизни бывает? Глупые стервочки таким, как ты, умненьким да начитанным, фору на сто шагов вперед дают… Моя Кристинка за свою молодую жизнь ни одной книжки не прочитала, а мужика прямо из стойла со вкусной едой увела!
Она кивнула, соглашаясь. Бог в помощь твоей Кристинке, каждому, как говорится, свое. Но вслух,
Основательно усевшись на табурет, Герман закурил, фривольно закинув ногу на ногу. Смотрел на нее через дым сигареты, молчал. Будто ждал, что она все-таки что-то возразит.
Колыхнулась парусом кухонная занавеска, влажный ветер принес с собой запах дождя. По жестяному карнизу забарабанили первые крупные капли…
– О, а вот и дождик подарочком, тачку не надо мыть! – весело встрепенулся Герман, закрывая створку окна. – Сейчас ливанет…
Оперся одной рукой о подоконник, другая рука с окурком потянулась к горшку с бегонией, пальцы автоматически сделали свое черное дело. Прости, дорогая бегония, придется уж потерпеть это измывательство с окурком. Я и не такое терплю…
– Ладно, Лизок, поехал я. Меня дома Кристинка ждет. Денег не оставляю, сам на мели. Если что – пусть Машка мне звонит, после пятнадцатого деньги будут…
Хотела сказать – не надо ничего, да смолчала. И впрямь – скоро за Машкину учебу в институтскую кассу взнос нести… Вот пусть и платит. После пятнадцатого. Надо же ребенку образование получить. Сам же только что вздыхал на тему отца и взрослой дочери! Вот и плати, если отец. Что за комиссия, создатель.
– Она позвонит, Герман. Я ей напомню.
– Да, и к матери моей пусть заглянет на днях. Совсем бабку забыла, она ж обижается.
– Хорошо. Заглянет.
– А сама – не хочешь?
– Нет… Зачем? Она ж меня и раньше не особо жаловала…
– Ну да. А сейчас, представляешь, вспоминает о тебе с сожалением! Кристинка-то ее пару раз матом обложила, она ж не такая тихоня, как ты…
– Я просто старалась не идти на конфликт, Герман.
– Ну да, ну да. И это уже третье твое преимущество. Видишь, сколько я комплиментов тебе сегодня наговорил! Зацени! А то стоишь с кислой рожей… Небось дождаться не можешь, когда я уйду? Чего плечами пожимаешь? Пожимай не пожимай, а жилплощадь-то все равно моя, законная!
– Да. Я помню, Герман.
– А ты здесь живешь только потому, что здесь моя дочь живет.
– Да. Я помню.
– Чего ты заладила, как попугай – я помню, я помню! Других слов не знаешь?
– Каких, например?
– Ну, есть такое слово – спасибо… Все равно ведь у тебя другой жилплощади не предвидится, на зарплату медсестры ее не купишь! Так что и расщедрилась бы на волшебное слово, поди, не переломилась бы! Я же тебя сей же час не выгоняю…
– Спасибо, Герман.
С этим «спасибо» вдруг заныло что-то внутри соляного столба – все, не могу больше… Хватит уже на сегодня, а? Не может долго живая человеческая плоть быть соляным столбом. У плоти внутри слезы копятся. Горячие и соленые, между прочим. А горячее для соляного столба – беда. В одночасье растаять может.