Благословенная тьма
Шрифт:
Немолодой мужик, заросший недельной щетиной, сидел на лавочке в одних спортивных штанах, пузырями вытянутых в коленях, и что-то непонятное делал с удочкой. Рядом были разложены другие рыболовные снасти. Изо рта у мужика торчала кое-как свернутая самокрутка. Рядом на лавке стояла большая банка с какой-то зеленоватой дрянью.
Чем гадостнее напиток, тем популярнее он в здешних краях. По сравнению с этой пакостью даже питье Ступы выглядело шартрезом.
Мужик как раз отложил удочку, взялся за банку и отхлебнул из нее, когда Пантелеймон
Рыбак скосил глаза, но не удостоил Пантелеймона ответом, пока основательно не насосался из банки. Напившись, удивленно крякнул, дивясь не протодьякону, а собственным желудочным ощущениям, которые, очевидно, всякий раз бывали разными и ранее не испытанными. Потом он медленно повернул голову и уставился на пришельца.
– Бог в помощь, – сказал Челобитных.
– Твоими молитвами, – хрипло ответил мужик. Эти слова он произнес с нескрываемой осторожностью, за которой скрывалась опаска.
– Войти позволишь?
– Отчего же не позволить, зайди.
Пантелеймон вошел и, немного поколебавшись, присел на лавку. Мужик подвинулся.
– Хлебнуть хочешь? – Он кивнул на банку.
Протодьякон думал недолго.
– Давай.
У него был при себе запас антидотов, способных справиться с любой дрянью. Рыбак жив – и он выживет, а для налаживания контакта выпить не помешает. Тем более что владелец напитка пошел на этот контакт сам, угощает.
Он принял банку и, ловя любопытствующие взгляды ее владельца, решительно сделал несколько глотков. Вернее, сделал один – его так обожгло, что остальные влились в глотку сами собой. Мир вокруг закружился, в животе разорвалась бомба.
– Знатный напиток, – изрек Челобитных сдавленным голосом.
– На, заешь. – Мужик полез в карман штанов, вынул ободранную луковицу и протянул Пантелеймону. Тот, преодолев на миг нахлынувшую брезгливость, поблагодарил хлебосольного хозяина кивком и впился в луковицу зубами.
Рыбак заново раскурил самокрутку, забрал у Пантелеймона банку и встал.
– Ну, пошли в хату, что ли. Потолкуем, раз пожаловал.
Очевидно, незнакомец выдержал испытание, прошел проверку и теперь, по мнению рыбака, заслуживал некоторого доверия.
– Благодарствую, – отозвался протодьякон, тоже вставая и следуя за мужиком. – Как тебя звать-то? Меня Пантелеймоном. – Он протянул руку.
Мужик небрежно пожал ее:
– Люди Дрыном зовут.
– Ясно. А родители как звали?
– Не помню я их. По паспорту вроде Пашка, да я толком и не знаю, где этот паспорт… На что он мне? Здесь документы ни к чему.
– Ну, как скажешь. Пусть будет Дрын.
…В избе было грязновато, но она, конечно, не шла ни в какое сравнение с местом, где протодьякону пришлось ночевать.
Дрын поставил банку на стол, после чего проворно спустился в подпол и вернулся с другой, наполненной солеными огурцами. Поставил рядом, поискал глазами – не забыл ли чего. Прошелся по комнате, что-то рассеянно гудя под нос, машинально сорвал календарный листок, смял и метнул в печной зев.
Челобитных почувствовал, что что-то не так. И эта странность обозначилась только сейчас, сию минуту. Она ему не понравилась, он не любил «непоняток».
Пока ощущение не пропало, он начал лихорадочно искать причину – в последнее время он только и занимался поисками причин. Занятие, не характерное для ликвидатора, работа которого не слишком мудрена. Он уставился в календарь и вытаращил глаза.
– Зачем ты листок оторвал? – спросил он после долгой паузы у Дрына.
Тот, в свою очередь, пасмурно воззрился на протодьякона. Пожал плечами:
– Так календарь же.
– Это я понимаю. Ты взгляни на число: четырнадцатое.
– Ну да, – непонимающе согласился Дрын, присаживаясь к столу.
– Сегодня тринадцатое.
Взгляд хозяина сделался скептическим.
– Вроде бы ты тверезый, – заметил он после непродолжительных раздумий. – Вроде бы выпил совсем чуток.
– Уже не совсем тверезый, но с утра был в норме. Дрын посмотрел на ходики, снова встал, снял с подоконника старый транзисторный радиоприемник, щелкнул колесиком.
– Может, скажут чего.
Он успел вовремя: приемник запикал.
– Московское время одиннадцать часов. Передаем последние известия. Сегодня, четырнадцатого июля, состоялось расширенное заседание Совета…
Дрын выключил радио.
Челобитных молчал.
Целые сутки вылетели из его жизни, как будто их и вовсе не существовало. И протодьякон даже понятия не имел, как и где провел это съеденное кем-то время. Вероятно, он спал, но поручиться в этом было бы опрометчиво.
Глава 6
Покойники и зомби
Ляпа нашел Полину, когда совсем рассвело.
К утру он увидел, что вовсе не углублялся в лес, а всего-навсего нарезал круги, которые концентрически сужались, пока не привели его к месту вожделенной встречи.
Встреча не обрадовала Ляпу. Полина была не одна, она делила компанию с Павлом Ликтором, если только уместно так говорить о трупе. Покойница не вольна в выборе окружения – скорее, это Ликтор навязался к ней в смотрящие.
Ляпу-Растяпу вынесло на пятачок-опушку, где Ликтор стоял со скрещенными на груди руками и мрачно взирал на распростертое у его ног тело.
Платье на Полине было распорото сверху донизу, и то же самое произошло с ее грудной клеткой и животом. Кривая рваная рана тянулась от горла до лобка. У покойницы было вырвано сердце, которое валялось рядом и имело истерзанный вид, словно кто-то в упоении трепал его и драл зубами и когтями. Было похоже, что рану нанесли схожими орудиями.
У Ляпы перехватило дыхание. Он не упал в рыданиях и не забился в конвульсиях – просто побелел, как мел, и без сил опустился на траву. Его поразил ступор, и все слова позабылись…