Благословенное дитя

Ульман Лин

Эрика обещала отцу спеть на похоронах, она не может ему отказать в этом, но, когда закончит, тут же побежит через лес к домику Рагнара. Она ляжет на раскладушку и будет ждать его. Ей скучно без Рагнара. Все это так сложно. Она никому не может рассказать об этом, ни Марион, ни Фриде, ни Эмили. Стоит только упомянуть его имя, как Марион засовывает палец в рот. Буэ-э! Тогда Фрида с Эмили тоже засовывают пальцы в рот. Буэ-э! Марион хочет, чтобы Эрика и шепелявый Фабиан стали парочкой. «Вы так подходите друг дружке, я же вижу, вижу! Поцелуй его!» И Эрика обжимается с Фабианом, только чтобы Марион была довольна.

Похоронная

процессия приближается к морю. Молли бережно несет коробку из-под обуви. Сейчас она не плачет — думает лишь о том, как бы не запутаться в полах длинного черного балахона и не упасть. Она упросила разрешить ей надеть новые красивые туфли — черные лаковые туфельки, купленные на материке. Сначала планировалось, что она обновит эти туфли на день рождения, а второй раз наденет, когда будет играть в пьесе. Потом туфли, завернутые в плотную глянцевую бумагу, отправятся в Осло, где мать вынет их и поставит в шкаф в комнате Молли, чтобы они дожидались там следующего праздника.

— Красивые туфли, — сказала Роза, — нужно надевать лишь изредка, а то они будут жать и натирать мозоли.

Еще Роза сказала, что, если Молли будет ходить в них на пляж, туфли испортятся. Но Молли заплакала и сказала, что ей непременно хочется надеть их на похороны, ведь они черного цвета и прекрасно подходят к черному балахону, и, хотя Роза сказала «нет», а потом еще раз «нет», Исак смягчился и позволил. Ведь решает всегда Исак.

Молли сказала сестрам, что те тоже должны принарядиться. Но Лаура возразила, что она сроду не станет наряжаться ради воробьиного трупика, и тогда Молли принялась вопить.

— Слушай, ну ты можешь хоть раз в жизни уступить, — прошипела Эрика сестре, — тебе что, сложно?

Лаура пожала плечами.

Эрика надела костюм, только что сшитый Розой и приготовленный для представления, — тонкое платье из хлопка с кружевами на рукавах и шелковым поясом. Эрика не очень представляет себе лесных духов, но Роза сказала, что если пришить кружева и добавить шелковый пояс, то получится то, что надо.

Главное — Эрика будет петь. Не только сейчас, на похоронах, но и во время представления.

Палле Квист пригласил Эрику, Марион и Фриду на пробы — песня была в конце представления, — и Эрика спела лучше всех.

— Ты поешь, как маленький ангел, — сказал Палле Квист, и Эрика, посмотрев на Марион с Фридой, поняла, что они припомнят ей эти слова, похвалу из уст Палле Квиста, она поняла это по их глазам и усмешкам. Она не знала, как именно, но они наверняка припомнят ей это. Запретят ей приходить на скалу, будут каждый день отправлять в магазин за мороженым и колой или начнут высмеивать ее. Не одно, так другое. Марион было плевать на представление, так она говорила, но она же пришла на пробы, строила глазки Палле Квисту и трясла своими длинными темными волосами. А он отдал роль Эрике.

Берег перед домом Исака совсем пустой — лишь камни и чертополох, среди которых выросла пара на удивление живучих желтых цветов. Этим камням четыре миллиона лет, многие из них плоские, выцветшие и гладкие, совсем как ладошки Молли. Сегодня очень жаркий день, однако у кромки воды ветер треплет все, что ему подвластно, — черный балахон Молли, белое платье Эрики, взъерошенную бороду Исака, длинные волосы Розы. Если посмотреть на них издалека, то зрелище покажется удивительным. Они идут — нет, танцуют… Нет, балансируют на камнях, а солнце сжигает небо. Внезапно остановившись, Исак поднимает голову и кричит:

— Стойте! Вот тут! Тут

мы и похороним нашего мертвеца!

Молли вытаскивает у Розы из корзинки фломастеры и раздает присутствующим. Она просит всех написать что-нибудь на коробке.

— Для птички, — говорит Молли, — а может, для Бога.

— Это еще зачем? — Лаура делает круглые глаза.

— Затем, дура! — шепчет Эрика.

— Давайте, сначала я напишу, — говорит Исак.

Порой Эрика обещает Рагнару прийти, а вместо этого берет велосипед и отправляется к Марион. Иногда она едет к Эмили, а они с Марион лучшие подружки. Или к шепелявому Фабиану. Она знает, что это огорчает Рагнара. Он ждет ее, а она не приходит. Даже написал письмо, где говорит, что она не должна зря обещать, если все равно не придет.

Когда они не встречаются, то Эрика скучает по нему, но когда они вместе, то ей хочется побыстрее уйти.

Рагнар словно всегда рядом. Ей кажется, он стоит поодаль и наблюдает за ней. Вот и сейчас, на берегу. Он видит все, что она делает, и слышит все, что она говорит. После похорон она побежит искать его. И тогда он поцелует ее и примется снимать с нее одежду. От того, что они делают, ей нередко становится неловко.

Их обжимания с Фабианом не вызывают у нее никаких чувств. Его язык протискивается к ней в рот, целиком заполняя его, и однажды ее чуть не вырвало. Тогда ей пришлось придумать оправдание: мол, съела что-то не то, и они перестали обжиматься и вместо этого сыграли в ятцы и прикончили пакетик чипсов. С Рагнаром такого никогда не бывает. Во-первых, когда он ее целует, она не чувствует тошноты, нет, — тогда она прижимается к нему, берет его руки и кладет их себе на грудь или засовывает между ног. Она притягивает его к себе, чувствует его тяжесть и хочет, чтобы это никогда не кончалось. Однако ей не нравится его серьезность. Он так это называет — говорит. что у них все серьезно. Мы больше не дети. Теперь все серьезно. Лежа на раскладушке, они трогают друг друга — лица, глаза, нос, рот, щеки, и тогда Рагнар говорит: мы с тобой похожи, Эрика.

В прошлый раз он достал карманное зеркальце. Они лежали рядом на раскладушке, и она укрылась пледом до самого подбородка: ей вдруг не захотелось, чтобы он видел ее грудь. Он вытянул руку с зеркальцем так, чтобы было видно их лица, и сказал:

— Ты ведь тоже это видишь, правда? Мы как брат с сестрой.

Эрика выхватила у Рагнара зеркальце и бросила его под раскладушку.

Оно не разбилось. Она сказала, что хочет колы. Или каких-нибудь тянучек. Или еще чего-нибудь вкусненького.

Рагнар может сказать: не уходи от меня. И когда он так говорит, Эрике хочется вскочить, убежать прочь и никогда больше не возвращаться. В такие моменты она почти ненавидит его, ненавидит именно за свою тоску по нему.

Молли хочет, чтобы каждый что-нибудь написал на коробке. Сама она вывела крупными корявыми буквами свое имя. Вот так: МОЛЛИ. А теперь она просит, чтобы и другие тоже что-нибудь написали.

— Можно я тоже напишу свое имя? — спрашивает Лаура, когда Молли протягивает ей коробку.

— Нет! — говорит Молли. — Напиши побольше!

— Но ведь ты написала только имя! — говорит Лаура.

— Да, а ты напиши еще что-нибудь! — говорит Молли.

Лаура закатывает глаза:

— Это еще почему? Почему я должна писать больше, чем ты? Ведь это же ты придумала похороны!