Блатной (Автобиографический роман)
Шрифт:
Этим ходом я пользовался частенько и мог теперь свободно ориентироваться здесь во тьме. Минуту спустя я уже был на улице, на воле…
Пройдя переулок (на всякий случай я держался в тени заборов, обходя открытые, затопленные луною места), я встал на углу и обернулся, стараясь разглядеть очертания покинутого дома.
Здание было видно смутно, неотчетливо; на фоне неба выделялся только острый гребень крыши. Над гребнем висела низкая ущербная луна. А где-то под этой кровлей, в кромешной мгле, плакала женщина…
Какое-то время я стоял так, мысленно прощаясь с этим домом, и с его обитателями, и со всеми своими надеждами. Потом повернулся и тотчас же замер, вжимаясь спиною в шершавые доски забора.
Кто- то дышал поблизости, шевелился, похрустывая щебнем. Кто-то здесь был — и не один! Всем существом своим, всеми нервами ощутил я присутствие чужих людей; они находились совсем рядом, в нескольких шагах от меня. И так же, как и я, они таились в тени забора, прятались. Но от кого? Зачем?
Поначалу я предположил было, что это бендеровский пикет, сторожевое охранение, на всякий случай выставленное Хозяином… Но тут же сообразил, что если бы это было так — я непременно должен был бы знать об этом. Ведь не ради же меня, в самом деле, торчали они здесь!
Нет, это были сторонние, пришлые люди. И появились они неспроста. Что-то они затевали.
«Неужто чекисты?» — подумал я, содрогнувшись. И тотчас же до меня донесся торопливый шепоток; судя по голосам, переговаривались трое.
— Ну как там? — спросил один.
— Да все тихо, — прошептал другой, — спят, должно…
— А может, и не спят, — с коротким смешком отозвался еще один голос — низкий, надорванный и сипловатый, — сидят, помалкивают, как мыши в норе… Да это, в общем, неважно. Все равно накроем.
Они помолчали. Затем кто-то сказал, позевывая:
— Закурить, что ли…
Вспыхнул трепетный огонек, и на секунду в колеблющемся свете увидел я склоненное лицо, воротник шинели, краешек солдатского погона.
Низкий, надорванный голос сказал — уже с начальственной интонацией:
— Ты тут иллюминацию не устраивай. Переулок просматривается насквозь, не понимаешь разве? Встань хотя бы за угол, дура!
Спичка погасла. Черная, вылепленная из мрака фигура солдата шахнулась в сторону и растворилась, растаяла. Исчезли и другие, смутно маячившие во мгле. Все они сгрудились за углом и там опять зашептались…
Я уже не слушал их. Я медленно отступал, прижимаясь к забору, — отходил все дальше, назад, к дому.
Теперь я прислушивался к иным голосам, к тем, что звучали во мне самом, поднимались из глубины души, из тайников ее… И один голос звал меня в покинутый дом. Призывал вернуться туда и предупредить людей об опасности. А другой кричал: «Беги! Скрывайся! Не делай глупостей, не заботься о чужих. Те все равно уже обречены, а ты еще можешь спастись. Ты и так почти уже спасся — вовремя выбрался из западни. Зачем же лезть в нее снова? Беги, беги, беги!»
Он был силен, этот Голос Страха. Он подавлял меня, обессиливал, напрочь глушил мою волю.
Рука моя внезапно нащупала калитку; я толкнул ее, и она приоткрылась. «Зайди сюда, — властно приказал Страх, — ну! Живее! Здесь ты сможешь отсидеться».
И вот в ту самую минуту, когда я уже хотел юркнуть в спасительную эту калитку, мне вдруг вспомнилась женщина, несмело и горестно плачущая в ночи…
38
Путь на Восток
— Добрались, значит, и до нас, — пробормотал, выслушав меня, Хозяин. — Быстро работают, сволочи, — он крепко огладил лицо, сгоняя с него остатки сна. — Оперативно, ничего не скажешь… Н-ну, ладно. Легко они нас все равно не возьмут!
Сунув руку под подушку, он вытащил оттуда увесистый пистолет и привычным движением передернул затвор, вгоняя пулю в ствол. Затем спросил:
— А у вас оружие есть?
— Нету, — замялся я, — как-то, знаете, не запасся. Я все больше привык — с ножом…
— Ну, голубчик, нож — это наивно! Здесь он вам не поможет. Не та ситуация.
Хозяин склонился к тумбочке, стоявшей у изголовья его кровати, пошарил там и извлек небольшой вальтер — никелированный, изящный, с наборной перламутровой рукоятью.
— Вот, держите! Вид у него, правда, дамский, игрушечный, но вы не обращайте внимания… Бьет хорошо, сильно.
Он зевнул, потянулся с хрустом. И тотчас обрел обычный свой вид — деловой, собранный, строгий.
— Кстати, документы у вас с собой?
— Там остались, — я мотнул головой, — в моей комнате.
— Где?
— Под подушкой.
— Сожгите! Немедленно сожгите! Или нет, ладно… Я сам. Затем он стремительно ринулся в коридор. И мгновенно дом охватила паника. Гулко затопали шаги. Дробясь и пересекаясь, заметались тревожные голоса.
Потянуло едким дымком — в соседних комнатах что-то жгли поспешно.
«А вот теперь пора уходить, — подумал я. — Теперь уже можно!»
Перед самым рассветом небо помрачнело, подернулось облаками. Темнота загустела, стала непроницаемой, и это помогло мне вторично выбраться из западни. Держа наготове вальтер (он уже успел привыкнуть к моей руке и лежал в ладони прочно, надежно и ласково), я пробрался во двор соседнего дома, оттуда — на сеновал, потом махнул через покосившуюся изгородь и оказался в чьем-то саду.
Дальше — я знал это — начиналась территория бойни. А там уже было недалеко и до железнодорожного полотна.
Однако добраться до полотна оказалось делом отнюдь не легким. Район был обложен со всех сторон. Кольцо облавы стягивалось неотвратимо и явственно. Повсюду в угольном мраке видел я шевелящиеся тени, улавливал подозрительные шорохи, бряцанье металла.
Меня, между прочим, сильно удивляло отсутствие в городе «звонарей» (на блатном языке так называются цепные собаки). «Почему они молчат? — недоумевал я. — Почему не лают? Куда они подевались?» В российской провинции, в любом, ее месте, даже и на окраинах Москвы, такое скопище людей среди ночи непременно бы вызвало общий собачий переполох… Но потом я сообразил, что, во-первых, город этот не русский, а именно — западный. И, кроме того, здесь совсем еще недавно шли бои. Дворовых собак почти всех повыбивали, разогнали — и это для чекистов было выгодным обстоятельством.