Блатной конвейер
Шрифт:
— Как? — Шмак от неожиданности выронил кепку. — Как работать? Я же… Ты че, Фома, к «мужикам» меня? Я же при тебе… это… Западло как-то!
— Иди, Шмак, иди. Я сказал, значит, так тому и быть.
Шмак угрюмо глянул на Крючка, не скалится ли, нет ли унижения тут какого. Крючок сидел в сторонке и равнодушно грыз заусенец на пальце. Перечить Фоме себе дороже. Шмак послушно встал и, сдержав вздох, вышел из бытовки. Среди двухъярусных шконок, где посапывали и похрапывали зэки, ему показалось, что шевельнулись две фигуры. Вроде одетые сидели в темноте, или показалось.
— Ну? —
— Все как обещано, — тут же вскочил со стула Крючок и, сдернув с головы кепку, полез под отворот. — Вот она.
Фома взял клочок бумажки, достал из нагрудного кармана очки и неторопливо водрузил их на нос. Крючку показалось, что Фома прочитал переданную с воли записку два, а то и три раза. Очень ему хотелось узнать, о чем это срочно хотели Фому известить, но спрашивать нельзя.
— Ну, вот так, Крючок, — наконец сказал Фома спокойным голосом и снял очки. — Как я и думал.
— Чего случилось? Не так что? — забеспокоился Крючок.
— Много чего не так, — задумчиво ответил Фома. — Ты мне вот что скажи, могу я на тебя положиться как на кореша?
— Фома! — Крючок чуть ли не пуговицы на груди рванул. — Да я за тебя… Ты меня… ты мне жизнь спас, да я тебе по гроб жизни обязан. Говори!
— Верю, верю, не горячись. Что обязан ты мне, это хорошо, что помнишь. Ладно, должок твой карточный я тебе прощаю, вроде подарил я его тебе. Но смотри, Крючок, подведешь… в натуре нагнешься! Дело такое. Магомед этот, про которого мне Шмак рассказывал, был моим помощником, ближайшим корешком. Но только ссучился он за эти годы, что я на воле не был. А может, и раньше, это еще разобраться придется. Только не остановился Магомед, сам на мое место мылится. А для этого ему меня убрать надо с дороги, чтобы я с зоны не вышел.
— Как? Пришить тебя хочет? — нахмурился Крючок. — Так как же это можно? Его же воры за тебя на части порвут! Это же беспредел!
— Правильно думаешь — беспредел. А пришить можно разными способами. Подсыпал порошочку в чай, вот сердце и остановилось. Старый я, Крючок, все так и подумают, что я от возраста своего ласты склеил. Никто и не разберется. А порошок тот в организме минут за тридцать растворится без следа. И Шмака мне Магомед для этого и прислал сюда. «Палач» это, Крючок, «палач».
— Так ты только скажи, Фома, мы его на ремни порежем! Он же до утра, падла, не доживет!
— Опять ты дергаешься, Крючок, — вздохнул старый вор. — Торопливые вы все, а так нельзя, нельзя, чтобы Магомед понял, что известили меня. Магомед не должен успеть сообразить, а я должен успеть вперед него. Значит, так, слушай и запоминай. Шмака держать от меня за версту. И днем и ночью. С ним мы потом разберемся. А для начала шепнуть надо на волю, чтобы человечка мне одного подогнали. Есть у меня верные люди там…
Всеволоду хотелось курить, но Катя в своей спальне курить строго запрещала. Приходилось терпеть. Интересно, думал Сева, почему мужикам после секса всегда хочется курить, а женщинам, наоборот, понежиться на мужской груди. Мысли блуждали в его голове,
Взгляд остановился на тюле, который слабо колыхался на окне от летнего ветерка. Вот скоро Катька закончит учебу, вернется в город, они поженятся. И тогда и в его квартире, как и здесь, у Кати, наконец тоже будет уют и покой. Женской руки там остро не хватало. Какой может быть уют в квартире у тридцатилетнего мужика, если он живет один, если работает главным редактором «Городской газеты», если он возглавляет местное общественное движение, которое поддерживают областные лидеры, если в перспективе его ждет депутатский мандат, а там, глядишь, и должность председателя Комитета по телерадиокоммуникациям и печати областной Думы. Это ничего, что он пока действует в рамках маленького городка Верхняя Лебедянка. Вот он — Екатеринбург — всего в десятке километров.
Всеволод Андреев был позером, чего не пытался скрыть даже от самого себя. Даже сейчас, когда он лежал в постели с девушкой, он непроизвольно старался выглядеть солидно. И нежности его были почерпнуты не из собственного небогатого опыта, а по большей части из крутых кинобоевиков. Там красавцы супермены вели себя в постели по-особенному.
Собственно, быть позером его заставляла работа. Что делать, ведь Андреев публичный человек. И редакторская его работа обязывала быть постоянно на людях, постоянно играть роль в меру оппозиционного демократа, человека, отстаивающего конституционные права граждан, непримиримого борца с чиновничьим засильем и бюрократизмом. А уж лидировать в местной общественной организации нужно заметно, публично, быть постоянно на виду, всегда успевать в нужное время вставить свое веское слово представителя общественности, самой активной ее части в городе. И название он выбрал самое что ни на есть демократичное — «Совет общественности». Он якобы тут выражает волю группы, а не свое личное мнение. Политика!
— Сева, — проворковала Катя. — Ты меня любишь?
— Конечно люблю, — мгновенно ответил Андреев и картинно поцеловал девушку в волосы. — Разве тебя можно не любить?
За этим нужно было как-то развить мысль, но нужные слова не сразу нашлись. Выручили часы, на которые Катя успела глянуть.
— Севка! Вставай быстро, сейчас папка с работы на обед придет!
— А то он не догадывается… — проворчал Андреев, проводив нежным взглядом обнаженную девушку, вспорхнувшую с его груди.
Фраза была тоже дежурной. Понятно, что отец двадцатидвухлетней девушки, которая уже пять лет встречается с мужчиной старше ее на восемь лет, все понимает. Но наглеть все равно не стоило, потому что характер у отца Кати — майора полиции — тяжеловат.
— Катя, — поспешно одеваясь и поглядывая, как девушка застилает постель, проговорил Всеволод, — а почему отец у тебя все время такой угрюмый?
— Да… — девушка махнула рукой, — нелады у него на работе. Всем он недоволен, все ему там не так. А тут еще и выпивать стал.