Блатной романс
Шрифт:
Это было не коллекторное подземелье из «Парижских тайн» и не севастопольские известняковые катакомбы. Картина с бедовым казаком, по-машинному ворча, уехала с частью стены, а там был обыкновенный служебный коридор с дежурными желтками освещения. И никого, хотя за дверьми вроде бы жужжит оргтехника – значит, все же тут кто-то обитает. Папа дернул замешкавшуюся спутницу, чтоб ее не расплющила возвращающаяся на место стена. И, не давая опомниться, увлек за собой.
Поворот. Они затарахтели обувью по пожарной лестнице. Только эта гремучая лестница не относилась к фонду «Венком-капитал», а вроде бы имела
На втором этаже Михаил Геннадьевич сунул девчонке звонкую связку ключей и подтолкнул в незнакомый коридор.
– Двадцать седьмой кабинет! Оттуда прямой выход в гараж. Возьмешь бежевую «хонду» и жди меня у «Сыроежки» на углу Варшавского проспекта!
Алина хлопнула настежь распахнутыми глазами-озерами и послушалась. Еще бы она не послушалась пафосного Михаила свет Хазарова в эту грозную и трагическую минуту.
А генеральный папа, ничугь не запыхавшись, скатился дальше вниз до первого этажа. И даже еще немного дальше – в подвал.
Под сыто булькающими окутанными стекловатой трубами в ореоле липнущих к коже летучих подвальных блох он прошел пятьдесят метров строго на север по праху подвального дна и поднялся по трем ступенькам, ограниченным железными ржавыми перилами. Теперь пригодился и ключик на цепочке с шеи Михаила свет Хазарова.
Дверь легко поддалась, и верховный папа очутился в душном облаке мыльных паров среди вращающих полные барабаны пестрого шмотья стиральных машин. Гул и грохот, как среди токарных станков. Знакомый гул и грохот – на хитрый случай папа отработал вероятный соскок, как «Курс молодого бойца». В следующем зале огромные транспортеры уходили под потолок и увозили подвешенные на проволочные плечики запятнанные разной бытовой гадостью чесучовые брюки, лавсановые пиджаки, вискозные платья, длиннополые плащи и крепдешиновые юбки, а возвращали уже чистенькими и любовно завернутыми в полиэтилен.
Но вместо благообразной приемщицы прачечной на служебном стуле сидел веселый бритоголовый мордоворот и целился в господина Хазарова из «Макарова». Конечно, «макар» – пукалка туберкулезная, но с трех шагов из нее и кролик не промажет. Вот тут папа пожалел, что не вытащил из подплечной кобуры свой пропуск-мандат заранее. А ряха у мордоворота именно такая, что не остается сомнений, пальнет отморозок в папу без зазрения чистой совести, сделай тот шаг вправо, шаг влево или прыжок на месте.
– Михаил Геннадьевич, вы проходите, не стесняйтесь, – вполне миролюбиво пригласил бугай генерального папу.
Тогда Михаил Геннадьевич сделал самое каменное из своих лиц и пошел навстречу судьбе. А хам со стула даже не поднялся. Но воспользоваться его опрометчивой небрежностью не пришлось, потому что с двух сторон в засаде за секонд-хэндовским шмотьем обнаружились еще два укомплектованных огнестрельными причиндалами бойца. Однако мочить папу бойцам вроде велено не было. Другую игру в крестики-нолики кто-то с папой затеял.
– Проходите, садитесь, – как швейцар, открыл изнутри калитку в барьере перед господином Хазаровым правый ковбой и пропустил в зал для клиентов. Правда, прежде облапил, как бабу, и лишил мужского достоинства девятого калибра.
Все здесь было так, как и должно было быть. Рекламные буклетики на столике и задранный ценник услуг на стене. Папа это знал, потому что прачечная тоже принадлежала ему. Правда, через подставного штриха. Но вот невинных клиентов и сотрудниц в белых халатах в зале явно не хватало. Или простые граждане перестали пачкаться? Или сейчас обед?
Господин Хазаров оглянулся. Тот гиперборей, что возвышался на месте приемщицы, дулом «Макарова» пригласил папу сесть за журнальный столик. Папа скрипнул зубами, но предупредительно сел.
Дальнейшее слегка напоминало подготовку сцены к спектаклю. Двое чужих мордатых камердинеров внесли с улицы в холл прачечной блестящее вишневым лаком дачное кресло-качалку. Следующий камердинер небрежно смахнул со столика рекламные проспекты, но не хамски на папу, а на пол. Следующий поставил поднос с сахарницей, полной кубиков льда, тремя гранеными бокалами и открытой бутылкой «Белой Лошади». Специальными щипчиками выделил каждому бокалу по три ледяных кубика и залил жидким золотом из бутылки на три пальца.
Последний камердинер принеси возложил сюда же на столик раскормленного и ко всему равнодушного, будто обожрался на неделю вперед, белого персидского кота с плоской породистой мордой. Кот тут же слепил веки и отключился.
Наконец в прачечную вошел, опираясь на тросточку, дедушка, сухой, будто лавровый лист. Цокая подпоркой, дедушка без помощи камердинеров кое-как дошкандыбал и успокоился в кресле-качалке. И закачался вместе с ним, будто ради такого дешевого кайфа сюда и явился.
Так длилось три минуты. Дедушка молчал, и Михаил Хазаров молчал. И свита дедушкина молчала, подпирая стены. Но тут в последний раз цыкнула сквозь зубы дверь, и двое очередных опричников под ручки ввели в зал с улицы неупирающуюся, но перекошенную Алину.
Один Аника-воин галантно подставил стул, и Алина присела, улыбаясь так обворожительно, будто от этого зависела ее жизнь.
– Вот теперь все в сборе, – проснулся дедушка и высохшей куриной лапой дотянулся до своей порции виски. – Чин-чин! – и шумно заполоскал десны напитком.
Из посторонних горилл в поле зрения остались только двое – справа и слева. А остальные церемонно испарились. Михаил Геннадьевич из соображения, что невежливо отказываться от угощения, глотнул из своего бокала. Алина решила тоже не отказывать себе в сомнительном удовольствии. Пригубила и полезла в сумочку за сигаретами. Правый камердинер очень убедительно отрицательно покачал головой, типа при дедушке не курят. Ладно, Алина отложила сумочку.
Дедушка отставил высосанный бокал и опустил грабельку на спину кота. Кот не дернулся, не открыл глаза, только послушно замурлыкал.
– Теперь можно и поговорить по душам, – слегка ожил после виски сморчок-старичок. – Меня кличут Вензелем, слыхали про такого?
Папа конечно же знал, в чьи загребущие лапы попал. Но все едино, услышав это имя, глубже втянул в себя губы, и это не ускользнуло ни от Алины, ни от дедушки. Так дела не делаются, но Хазаров не ровня Вензелю, чтоб соблюдать этикет. Вот Вензель взял и насрал на понятия, а Хазаров сидит как миленький, рубаху на груди не рвет.