Блатной телеграф. Тюремный архивы
Шрифт:
Братуха, как там баруля Верка-Заика, моя красючка и ее подружка Зойка? От них мне пришло четыре бердыча. Салют им за это! Может быть, они замуж выскочили? Встретишь, передай им мое с кисточкой. Эту депешу и язушок пульнет один вольный. Он отчаливает в Питер, прими его с водярой за здоровье. У него хрусты — одна штука. Отстегни ему бакшиш наш общаковый. По зоне идет параша об амнистии. Ждем балагас, рассыпуху, чехнар, шмаль, салому и тарочки. Бывай здоров, братуха. Валера»
Ниже приведен адаптированный текст воровского послания
Привет, брат!
Извини, что так долго не писал. Сам понимаешь: четвертая судимость по моей родной, 144-й статье УК, отбываю на Печоре, в Коми АССР. Колония плохая. Все вкалывают, поблажек никому нет, никто и не пытается увиливать от работы. Это тебе не воспитательно-трудовой колонии и, тем более, — не в ИТК в поселке Металлстрой или в колонии № 9 в поселке Горелово. Питерских мало. Встретил Леху-Жука и Витька-Стоху. Живем воровской семьей. И тот и другой отсидели уже по семь лет. На этапе видел Чугунка и Пашку-Скобаря. Оба чуть живые, отощали, их переводят из колонии с особым тюремным режимом в другую ИТК. Плохие времена настали: блатные в колониях потеряли прежнюю власть. Теперь редко в каких отдаленных зонах встретишь воровские поборы, зэков-бытовиков, отдающих ворам часть своей выработки, не говорю уж об авторитетных ворах в законе, имеющих власть над зоной.
Здесь, в большинстве, отбывают наказание неворы: вкалывающие зэки-бытовики, насильники, хулиганы зэки, когда-то бывшие ворами, но изгнанные из среды, убийцы, спекулянты, теневеки, алкаши, пассивные педерасты и просто — шизики.
Леха и Витек попались на квартире во время гастролей, не успели уйти. Пашка-скобарь рассказывал, что его взяли на Кузнечном рынке с ворованным, а Чугунка милиция задержала с поличным в товарном вагоне.
Почти полгода, с декабря 73-го лежал в хирургическом отделении. Хороши хирурги в колонии! Когда грузили бревна в вагоны, из-за одного придурка покалечил ноги. В больнице питание было неплохое, хлеб и сахар всегда были в тумбочке. Готовили из грузинского чая чифир, не переводились и наркотики. При мне умерли шесть зеков из доходяг, один из них — поп — повесился. Лежали со мной и обычные членовредители-симулянты, и отрубившие себе пальцы по дурости. Санитары все из зеков. Эти, ради того, чтобы их не отправили на общие работы в промзону, готовы перед главврачом и другими медиками «на задних лапах» ходить, пригибаться, как только можно.
Начальник колонии — крутой мужик, часто лично проводит ночные и дневные обыски. Когда он спит, никто не знает. Сотрудники оперчасти колонии — сущие волки. Один старлей хотел Витька сделать стукачом и за это сулил ему место банщика или дневального по бараку, или вовсе — пожарника. Витек, хоть в третий раз отбывает наказание, все еще ходит в молодых, начинающих ворах, однако он — профессионал, на его счету много удачных краж, так что на следующем воровском сборе его объявят настоящим вором.
Охрана в зоне вся сплошь из обнаглевших солдат-азиатов, начальниками у них русские, но такие же хитрые и обнаглевшие. На взятки не идут. Нас, воров они считают наравне с фраерами-бытовиками и гомосексуалистами.
Пойманных беглецов в этой ИТК строгого режима не бывает. В прошлом месяце солдаты-охранники убили возле поломанного забора двух воров-беглецов, третьему прострелили грудь, и он умер по дороге в больницу.
Эти азиаты сторожат нас, словно волки, отца родного не пожалеют — подстрелят со своей вышки. И меткие какие! Между собой разговаривают только на своем языке. Псы у них — точно хозяева, злющие. Здесь все воры работают точно бытовики какие!
На днях один зек из 4-го отряда по кличке Тубан (судим за хулиганство) в банный день порезал три портрета членов Политбюро ЦК КПСС и был задержан зеками-членами секции внутреннего порядка, а один зек-общественник свистел в свисток на всю зону. Тубана посадили на 15 суток в штрафной изолятор. А раньше бы за такое спецлагсуд приговорил
За то, что Леха-Жук нарушал режим содержания ИТК, его 12 раз водворяли в штрафной изолятор (в общей сложности на 145 суток). Еду ему передавать не удавалось из-за бдительности надзирателей.
После больницы работаю в кочегарке. Моего напарника, зека-бытовика, посадили за драку в карцер. Он двинул своей совковой лопатой по голове зеку (тот был с ножом), который украл из его куртки хлеб.
Ты знаешь мою жизнь: попался в ремесленном училище с Колькой Портным на краже съестного (оба голодали тогда). Жаль друга. Его убили охранники «Карлага» во время большого бунта в 1952 году.
В лагере закончил школу. Директор школы и учителя говорили, что в науках я кое-что соображаю, получил аттестат. Еще говорили, что мог бы стать и на воле человеком, если бы не судимости. Эх, хорошо бы жизнь с начала начать! Возраст берет свое, побаливает сердце, нужны очки, ноги-руки болят.
Сидеть еще долго, из десяти лет срока отбыл пять. Сидеть буду до 27 сентября 1978 года. За двадцать пять лет по тюрьмам и колониям устал. Может, до воли и не дотяну, однако болеть, как некоторые в больнице зоны, не хочу, лучше умереть сразу.
Браток, как там моя Верка-Заика и ее подружка Зойка? От них пришло четыре посылки. Салют им за это! Может, они замуж вышли? Встретишь, передай привет. Это письмо и записку передаст тебе один вольнонаемный работник колонии. Он едет в Питер, прими его. У него деньги — тысяча рублей. Дай ему взятку из нашей кассы. По колонии идет слух об амнистии. Ждем масло, сало, колбасу, сахар, чай, табак, анашу.
9 июля 1974 года.
Бывай здоров. Валера.
В комиссию по правам человека
Ленинградского Городского Совета
от Осипова Андрея Владимировича,
«ИЗ» 45/1 («Кресты»).
Я находился в карцере в течение более чем 8 мес. Я расцениваю это беззаконие, как месть тюремной администрации за продолжительную справедливую борьбу за свои права, честь и достоинство, за усилия, направленные на защиту своего здоровья и собственности от противозаконных и преступных действий милиции.
Много раз я жаловался в районную и городскую прокуратуры, после чего меня бросали в карцер. Вышеназванные учреждения, стремясь защитить свою репутацию, обвиняли во всем меня. Были сфальсифицированы улики, и меня арестовали. В первый же день я объявил голодовку, так как считаю ее единственно возможной формой протеста при подобных обстоятельствах. Ни на одну из своих жалоб я не получил компетентного ответа. В тюрьме меня кормили насильно (через зонд). Сейчас я продолжаю голодовку несмотря на то, что давно уже понял, что никого из ответственных лиц этот протест не волнует. Принудительное кормление принимает здесь самые жестокие формы. Кстати, тех заключенных, кто голодает, переводят в блок для умственно отсталых, в подвал (блок 4/0). Тюремщики то и дело прибегают к так называемому «прессингу» — различным жесточайшим методам давления, направленным на создание действительно невыносимых условий — для того, чтобы заставить прекратить голодовку. Чаще всего бросают в камеру-одиночку, где нет окон, нет вентиляции, нет нар, несколько заключенных держали там сутками. Я находился в такой камере 6 месяцев, четыре из них я был лишен ежедневной часовой прогулки, положенной по закону.