Блаженны мертвые
Шрифт:
Он их вспомнил — это были родители одного из одноклассников Магнуса. Внезапно Давида охватила ярость. Ему хотелось броситься на них, заорать, что никакой это не фильм, и Ева не зомби, она просто сначала умерла, а потом ожила, и скоро, очень скоро все наладится.
Словно почувствовав его ярость, женщина обернулась и увидела Давида. Она непроизвольно прикрыла рот рукой, выражение ее глаз мгновенно изменилось. Она направилась к Давиду, бормоча дрожащим голосом: «Ах, это вы... мне так жаль... я уже слышала... такое горе...
Враждебно
— Что вы имеете в виду?
Такой реакции она явно не ожидала. Она взметнула руки к груди, словно отгораживаясь от его злобы.
— Да, да, — произнесла она, — я все понимаю... Сегодня в новостях передавали...
Давид даже не сразу сообразил, о чем она. Встреча с репортером совершенно вылетела у него из головы — разговор был настолько нелепым, что у Давида и в мыслях не было, что все это может иметь какие-то последствия.
К ним подошел мужчина.
— Мы можем чем-нибудь помочь? — спросил он.
Давид лишь покачал головой, развернулся и пошел прочь. Дойдя до магазина, он замер перед газетными заголовками.
Магнус...
А вдруг кто-нибудь из родителей, смотревших утренние новости, уже растрепал об этом своим детям, и Магнусу придется обо всем узнать от одноклассников?.. Господи, ну не идиоты?! Может, стоит забрать его из школы...
Сейчас он был не в состоянии об этом думать. Вместо этого он купил обе газеты и уселся на скамейку — вот прочитает новости и поедет в отделение судебно-медицинской экспертизы разбираться, что к чему.
Но сосредоточиться на тексте не получалось. Подслушанный разговор про зомби так и крутился в голове.
Фильм ужасов... Зомби...
Фильмы ужасов Давид не смотрел, но знал: зомби — это зло. Нечто, представляющее угрозу для человека. Он потер глаза и снова постарался сосредоточиться на чтении.
Лифт рывком тронулся с места. Сквозь толстые бетонные стены доносились крики. В прямоугольном окошке двери показались очертания морга...
В целом беспристрастный отчет заканчивался абзацем, от которого Давид даже проснулся. Ни с того, ни с сего автор репортажа — некто Густав Малер — совершенно некстати добавил собственную оценку происходящего:
«...на мой взгляд, следует задаться вопросом — может, стоит предоставить родным и близким решать, что теперь делать? Правомочно ли вмешательство властей там, где дело касается любви? Мне так не кажется, и, полагаю, я в этом не одинок».
Давид опустил газету на колени.
Да, в конечном итоге все сводится к любви.
Он убрал газету в карман в качестве моральной поддержки и махнул рукой проезжающему такси. Нужно было ехать спасать
Р-Н ВЕЛЛИНГБЮ, 08.00
Не успел Малер сомкнуть глаз, как зазвонил будильник — оказывается, он проспал целых три часа, сидя в кресле. Тело занемело, не слушалось. Элиас по-прежнему лежал на диване головой к нему.
Малер взял внука за руку, и тот ответил слабым рукопожатием. Малер смутно припоминал, что все же успел закончить статью, и его охватило беспокойство. Что он там понаписал? Вроде бы даже про Элиаса что-то добавил, вот только что? Сорок пять минут работы пролетели, как в бреду, в памяти осталось лишь мелькание букв на экране да клубы сигаретного дыма. Дописав статью, он пересел в кресло и тут же вырубился.
Бог с ним. И без того хлопот полон рот. Встав с кресла, он вышел на балкон, прикурил сигарету и облокотился на перила. Утро выдалось на редкость красивым — голубое небо дышало прохладой, легкий ветер раздувал огонек сигареты, приятно остужал грудь. Тело Малера все еще было липким от пота, а рубашка была вся в грязных пятнах. Сигаретный дым обжигал легкие.
Малер взглянул на окна квартиры Анны на противоположной стороне двора.
Надо бы ей рассказать.
Часам к десяти она все равно пойдет на кладбище и все увидит. Этого нельзя было допустить, но Малер никак не мог решиться на разговор с ней, не зная, как она отреагирует. С тех пор, как погиб Элиас, от края бездны ее отделял всего один шаг. А вдруг это станет последней каплей? Впрочем, не факт — она же сама отказалась от кремации. Анне хотелось думать, что в земле лежит сын, а не горстка пепла, представлять себе его руки, ноги, лицо. Ощущать, что он рядом. Кто знает, может, это хоть как-то смягчит удар. А может, и нет.
Он затушил сигарету, сделал глубокий вдох, насколько позволяли сипящие легкие, и вернулся в комнату.
Только теперь, подышав свежим воздухом, он почувствовал, какая вонь стоит в комнате. Запах вчерашних сигарет и пыли забивал какой-то другой, резкий и неприятный. Он напоминал запах перезрелого сыра, надолго въедающийся в пальцы после того, как откроешь упаковку. С каждым вдохом этот заполнивший комнату смрад казался невыносимее. За ночь живот Элиаса раздулся, как шар, так, что застегнутой на пижаме оставалась только верхняя пуговица.
В таком виде его нельзя показывать Анне.
Наполнив ванну водой, Малер перенес Элиаса в ванную комнату и принялся его раздевать. Малер уже почти свыкся с видом внука — еще немного, и он перестанет вызывать у него содрогание.
Кожа Элиаса была темно-зеленого, почти оливкового цвета и такой тонкой, что можно было пересчитать все вены. Живот был усеян мелкими волдырями, как при водянке. Если бы не этот живот, еще, пожалуй, можно было бы представить, что это обычный ребенок, но с кожей, пострадавшей от ожогов.