Блаженство по Августину
Шрифт:
Потому как костяное трубчатое удобное стило, к которому привыкла рука пишущего, одинаково пригодно для письма на восковых дощечках, на папирусе и на пергаменте, если его обмакивать в специально приготовленные чернила. Меж тем на сплошном дереве и на гладкой меди чернила не удерживаются, нехорошо пачкая папирус или пергамент.
Конечно, для письма часто используется и тростниковый стиль-каламус с полым нутром. За каламус не надо платить операриям и фаберам, его легко заточить ножом. Но тростник недолговечен, ломок… Он — несчастливо непрочная поделочная материя соотносительно с костью и деревом…
Эй ты, осел по кличке Августин!
По счастью, ученик Аврелий избег розог и участия в кропотливом производстве чернил, каковое учинил учитель Папирий через некоторое время. Потому что многописьменное ремесло требует и таких вот умений и навыков.
Искусство и техника изготовления чернил (что плеонастически одно и то же по-латыни и по-гречески) оказались еще сложнее и мудренее, чем тонкая заточка элегантного писательского стиля. Так как для их получения необходимы разные сложносоставные ингредиенты.
Последнее техническое слово Папирий распорядился несколько раз повторить всем хором без запинок и на всю жизнь запомнить. Тогда как двое запинающихся бестолочей, получив по носу и по уху ферулой, усердно принялись толочь в ступках особые чернильные орешки-галлы, превращая их в тончайший порошок.
— …Практически галлоидные чернила не должны быть ни слишком жидкими, ни чересчур густыми, — авторитетно растолковывал прочим неслухам и неучам Папирий писцовую премудрость. — От жидких и текучих случаются страшные кляксы, приводящие в полную негодность и непотребство важнейшие документы.
Законно и справедливо, что густые вязкие чернила хорошо, клейко ложатся на папирус и пергамент. Но в клейкой густоте чернильницы стиль застревает и надоедливо вязнет, писчая полость затыкается. Поэтому приблизительно один квадранс весовой части аравийской гуммы или иной смолистой камеди, лучше и меньше того, добавляем очень осторожно и умеренно, подогревая водную смесь чернильного порошка на медленном огне…
Где вырастают чернильные орешки на дубах, как их собирают, Папирий им тоже сообщил. И настоятельно рекомендовал варить чернила самим, но не покупать сомнительного качества товар на рынке у шорников и кожевенников, ни на «u», у-у не понимающих в письмоводительском артистизме.
— …Чернила у этих охломонов из грязной угольной сажи! С комками! Ха-ха!!!
Столь же теоретично и фундаментально Папирий поведал ученикам об изготовлении долгожительствующего книжного пергамента из тонко выделанных поросячьих и телячьих кож, а также о фабрикации из обработанного нильского тростника прочных папирусных лент, не размокающих под дождем. Самостоятельно и фактурно производить эти искусные писчие материалы он их, тем не менее, не принуждал.
Разве что однажды заставил всех кряду в целях практического и технического образования рачительно соскабливать прежние чернильные записи на кусках и рваных клочках старого, траченного мышами пергамента. Видимо, брал он их из канцелярии декемвиров, — позднее сделал конкретный вывод Аврелий Августин, к тому времени став незаурядным писателем и отменным книжником-либрарием, с юных лет до глубокой старости переписавшем, положившим на письмо тысячи и тысячи страниц своих и чужих сочинений.
Цифрами в воображаемом абстрактном виде десятков, полусотен и полутысяч на первом и втором году обучения чтению, письму и счету маленький Аврелий так же овладел через наглядность. Теперь он уж знает толк в десятках, двадцатках и сотнях, если летом видел, считал стада и табуны в имениях фамилии Августинов.
Не столько уж это много и бессчетно, когда родители стабильно жалуются на бедность их семьи. Потому и тысячи, коров, лошадей, овец он наглядно представляет, как то, о чем вслух мечтают, фантазируют, воображают отец с матерью. К десяти прибавляем еще десять, еще десяток… и так далее, пока ряд, стадо, табун, отара не становятся реальностью, противоположной воображению.
Все взаправду! Клянусь Геркулесом!
Миллионы вещей и предметов тоже имеют право на существование, когда б нашлось место в действительности или в воображении, куда их поместить. Пространство и промежутки им можно выделить на пальцах, вытягивая и загибая их, а, прикоснувшись к плечу, получить полусотни или полутысячи того, что взаправду существует.
На пальцах, если они тебе известны и сосчитаны, возможно дигитально складывать, вычитать, умножать, делить, возводить в степень, извлекать квадратный корень…
О двух последних математических операциях ученик Аврелий наслышан от профессора Папирия, производить их пока не умеет, но знает: ему предстоит их освоить, если у того сначала идут звуки, слоги, слова, а потом — дело. То и другое у Папирия далеко и надолго не расходятся между собой.
К примеру, обещал научить считать белые и черные шарики, нанизанные на абаке. Вот, извольте-позвольте, он, Аврелий Августин, как ныне способен пользоваться этой сложнейшей вычислительной машиной не хуже, чем пальцами. И воображать значения огромнейших чисел намного легче, когда двигаешь туда и сюда шарики-символы по тонким гладким жилкам, как струны туго натянутым в рядки на красивой полированной раме из кедрового дерева…
Осенью Папирий Недромит значительно пополнил ряды учеников. Прибавилось число как старших, так и младших, потому что эдиктом кесаря Юлиана воспрещено всем учителям-христианам обучать кого-либо грамматике и риторике. Стало быть, для пущего раболепного порядка тагастийские магистраты поставили под тотальный запрет и начальные школы грамоты, где учительствовали образованные христианские пресвитеры или диаконы.
Об этой религиозной тоталитарности Аврелий узнал из случайно подслушанного бурного родительского диалога. Патрик самодовольно хвалил себя за предусмотрительность, что доверился предсказаниям авгуров и не отдал умнейшего старшего сына в учение тем, кто исповедует презренное еврейское единобожие. Моника же, против смиренного обыкновения, страшно бранилась, гневно проклинала нечестивых язычников-гентилей, призывала на их головы тучи и кучи несчастий, болезней, ужасных мук по жизни и по смерти.
Ту давнюю перебранку взрослых Аврелий не позабыл, но о том, что у него родился и нынче где-то как-то имеется в обиходе чуть живой младший брат-недоносок, припоминал очень редко. Если тот еще не умеет говорить, ходить, читать, писать, то записывать его в число людей покуда рановато.
Зато он впервые призадумался над тем, что отец-то у него публично стоит на стороне старых богов-демонов, мало отдавая кому-нибудь из них предпочтение. «Протухшим семенем идолопоклонников» обругала тогда Моника своего мужа.