Блеск клинка
Шрифт:
— Ты не англичанин, юноша? Конечно, нет, я это понял по твоему произношению. Может быть, ты говоришь правду. Как твое имя?
— Пьер.
— А дальше?
— Просто Пьер.
— Сколько тебе лет?
— Я не знаю, Отче.
— А сколько раз ты праздновал день твоего покровителя, Святого Петра?
Мальчик лишь покачал головой.
Не было редкостью, что ребенок не знал своего возраста, особенно в сельской местности. Мальчик, который называл себя Пьером, выглядел лет на десять, но судя по разговору, ему можно было дать значительно меньше. Добротная, но лишенная характерных признаков одежда позволяла отнести его почти к любому сословию, к тому же она была рваной и грязной после ночных событий.
— Я говорю правду, — произнес он.
— Конечно, конечно. Ожоги на твоих руках подтверждают твои слова. Кто убил твоих родителей, бедное дитя?
Пьер покачал головой.
— Конечно, откуда тебе знать? Ты даже не знаешь своего имени и возраста. А где ты живешь, юноша? В Руане?
— Нет.
— Ты живешь в городе? Там есть стены?
— Там есть стены.
Священник задумался. Стены окружали все города и все замки. Даже крестьянские хаты иногда обносились оградой.
— Ты заставляешь меня слишком много говорить, мальчик, — сказал он сурово. — На рассвете мои братья и я приняли обет хранить молчание и не смотреть по сторонам — не знаю, почему ты попался мне на глаза — и ничего не есть в этот скорбный день. И я уже виновен в том, что частично нарушил свой обет ради тебя. Но, может быть, я заслуживаю прощения, так мне кажется, потому что я делаю благое дело.
— Я не понимаю тебя, Отче.
— Конечно, не понимаешь. Ты сказал, что хочешь есть?
— Да, хочу.
— Сегодняшний пост тебе бы не повредил, ведь сегодня особый день. Но ты молод, пережил большую утрату, и в будущем тебе несомненно предстоит немало поститься. Послушай, юноша: я лишь бедный священник, посвятивший свою жизнь Богоматери и Святому Августину. Я уже нарушил обет ради тебя и меня тревожит, ангел или дьявол вынудил меня сделать это. — Он осторожно оглянулся через плечо на группу прекрасно одетых рыцарей, которые следовали за кучкой его собратьев.
— Сразу за нами — только не оглядывайся — едет известный барон де Рец со свитой. Высокий молодой человек на белом коне — это барон. Он маршал Франции и храбрый воин. Его имение располагается к югу от Луары и своим великолепием превосходит королевский дворец. Говорят, что он интересуется сиротами. Однако я не хочу, чтобы он тебя заметил. Когда мы закончим разговор, ты сойдешь на обочину и сделаешь вид, что вытаскиваешь камушек из своего башмака.
— Зачем, Отче?
— Не спрашивай меня, зачем. Может быть, камушек в самом деле попал в твой башмак.
— Да, Отче.
— Но главное, избегай смотреть на него и повернись так, чтобы он не видел твоих глаз. — Священник посмотрел на мальчика печальным мудрым взором. — Ты понял?
— Нет, Отче, но я сделаю как ты сказал. Что-нибудь не так с моим лицом?
— Твое лицо в порядке. Это-то и плохо.
— Я не понимаю.
— Ты и не должен понимать. Ты должен повиноваться. Это ты понимаешь, не так ли?
— Да, Отче.
— После того как барон и его люди проедут, ты будешь продолжать вытаскивать камушек из башмака до тех пор, пока следующая группа людей не поравняется с тобой.
— Да, Отче, — сказал Пьер, слегка улыбнувшись при мысли, что ему придется так долго вытряхивать свой башмак. Священник тоже улыбнулся, радуясь сообразительности мальчика, и продолжал:
— Низенький толстый человек — мой знакомый оружейник. Его зовут Хью из Милана. Высокий человек с темным лицом в языческом головном уборе — его слуга. Оба они — добрые христиане. Скажи оружейнику, что тебя послал брат Изамбар де ла Пьер, и что он поступит хорошо, если возьмет тебя к себе домой и присмотрит за тобой до тех пор, пока мой повторный обет молчания во славу Господа не закончится, и я не найду свободного времени, чтобы побеседовать с ним.
Лицо Пьера выражало замешательство.
— Ах, юноша, скажи ему просто, чтобы он взял тебя с собой и накормил. А я поговорю с ним позже. Теперь иди, — и он перекрестил мальчика.
Пьер поспешил на обочину. Здесь, в стороне от дороги, он отвернулся и присел на корточки в придорожной траве, откуда его голова выглядела как золотистый цветок на тонком стебле. Он осторожно вытащил камешек, который, как заметил монах, действительно выступал под мягкой кожей его башмака.
— Ему бы следовало носить шляпу, — вздохнул Изамбар. — Ну да ладно.
Барон де Рец не смотрел ни вправо, ни влево. Он, разумеется, не заметил мальчика. На его мужественном лице застыло странное выражение глубокой нерешительности. Он приказал подать бокал охлажденного вина. В тот же миг один из пажей подбежал к вьючному мулу, поднял крышку небольшого дорожного сундучка и вытащил серебряный бокал, на холодных стенках которого выступили капельки росы. Он подал бокал господину, который осушил его залпом и отбросил в сторону. Паж, привыкший к подобным вещам, ловко поймал бокал.
Пьер никогда не слышал о том, что вино можно охлаждать, да и никто во Франции не слышал об этом со времен Римской империи. Это была одна из странностей барона. У него было много странностей. Девять лет спустя в подвалах его замка обнаружили детские скелеты, и барон был повешен, в частности, за то, что совершил сто сорок убийств. Но в этот день он вспоминал, как сражался вместе с Девой против англичан, и размышлял, повлияет ли ее казнь на его положение. Изамбар и его монахи были уже далеко. Еще раз нарушив обет не смотреть по сторонам, он оглянулся и бросил быстрый взгляд на Пьера, заметил, что тот все еще вытряхивает камешек, что кавалькада барона его миновала и что Хью из Милана и его люди приближаются к мальчику. Он вздохнул и вознес молитву деве Марии, благодаря ее за то, что ему было дано совершить благое дело — хотя он и не верил во все то зло, которое приписывали барону. Потом он молился за мальчика, и за Орлеанскую Деву, и за себя, чтобы ему хватило сил совершить сегодня то, что ему предстояло, и о чем его только что известил примчавшийся галопом курьер.
Уго, в прошлом оружейный мастер у Филиппо Мария Висконти, последнего герцога Милана, оказался в изгнании во Франции в 1427 году от Рождества Христова. Кто-то услышал его высказывание, что в герцогстве попадаются люди посимпатичнее, чем Филиппо Мария, и несчастный герцог, который отличался безобразной внешностью и легко обижался по этому поводу, немедленно выслал его. В Руане, где он открыл оружейную мастерскую, его звали просто Хью из Милана. Он видел, как мальчик отделился от группы монахов, отошел на обочину и присел в кустах, может быть, по нужде. Репутация барона де Реца была ему известна, и несколько мгновений живое воображение Хью подсказывало ему возможные варианты. Но в преддверии драмы, которая должна была разыграться в Руане, он не придал этому особого значения. Его быстрая и точная психологическая оценка ситуации была результатом любознательности и аналитического ума. Его интересовали поведение людей, природа растений и животных, а более всего — обработка стали, этого замечательного материала, основы его искусства. В университетах не учат таким вещам. Вряд ли кто-нибудь в христианском мире задумывался о них. Таким образом, Хью из Милана, хотя он и не знал этого, был в некотором смысле одним из первых безвестных предтеч Возрождения, которое, еще не получив названия, уже зарождалось в Италии.