Блеск шелка
Шрифт:
– Как я могу послужить этой цели? – Паломбара сам удивился своему искреннему порыву.
– У тебя тонкий ум, Энрико, – спокойно произнес Григорий, и резкие черты его лица смягчились, – и богатый опыт. Ты хорошо чувствуешь баланс между осторожностью и силой. Понимаешь, что такое объективная необходимость.
– Благодарю вас, святой отец.
– Не благодари, я не хвалю тебя, – раздраженно ответил Григорий. – Я просто напомнил тебе о качествах, которыми ты обладаешь и которые могут принести нам пользу. Я хочу, чтобы ты поехал в Византию в качестве легата Святого престола, с особым заданием – положить конец разногласиям,
Полные губы Григория изогнулись в улыбке.
– Вижу, ты постиг мой замысел. Я не сомневался, что так и будет. Я знаю тебя лучше, чем ты можешь себе представить, Энрико. И глубоко верю в твои способности. Тебя, конечно, будет сопровождать еще один легат. Я выбрал епископа Виченце. Его способности будут идеально дополнять твои. – В глазах папы промелькнула усмешка, слишком мимолетная, чтобы ее можно было заметить.
– Да, святой отец.
Паломбара знал Никколо Виченце и очень не любил его. Тот был упрямым, скучным и одержимым. И был начисто лишен чувства юмора. Этому человеку доставляли удовольствие ритуалы, как будто ему нужно было строго придерживаться процедуры, иначе он утратит контроль над происходящим.
– Да, мы будем дополнять друг друга, святой отец, – сказал Энрико вслух.
Это была его первая ложь за сегодня. Если бы Паломбара был понтификом, он бы тоже отослал Виченце как можно дальше.
Григорий позволил себе широкую улыбку:
– О, я знаю это, Энрико, знаю. Я с нетерпением жду нашей встречи в Лионе. Возможно, тебе там понравится.
– Да, святой отец, – сказал Паломбара, склонив голову.
В июне он прибыл в Лион, город, расположенный в центральной части Франции. Было жарко, сухо и пыльно. Как и повелел понтифик, Энрико целую неделю наблюдал и слушал и узнал целый спектр точек зрения, большинство из которых сводилось к предчувствию угрозы, исходящей с востока и юга, о которой упоминал Григорий.
Посланники от императора Византии еще не прибыли, и никто не знал почему.
Энрико снова поднялся по ступеням к центральной улице. Впереди него шел кардинал в фиолетовой сутане, его одеяние ярко блестело под палящим июньским солнцем. Лион был красивым городом, величественным и причудливым, построенным на двух реках. Местные мужчины и женщины привыкли видеть в этом месяце на улицах и в переулках высоких церковных чинов и при встрече с ними ограничивались лишь вежливым поклоном, а затем шли дальше по своим делам.
Услышав шум на улице, Паломбара повернулся и увидел, как люди расступаются. Он заметил яркие переливы – лиловые, красные и белые, золотистые блики, словно ветер колыхал пшеничное поле, заросшее маками. Король Арагона Хайме Первый вышел из парадной двери дворца в окружении своих придворных. Все уступали ему дорогу.
Он был совершенно не похож на самоуверенного и надменного Карла Анжуйского, короля обеих Сицилий, что на самом деле означало территорию Италии к югу от Неаполя. Карла нельзя было назвать праведником, однако именно он мог возглавить Крестовый поход, который так страстно хотел объявить понтифик.
Это желание являло собой любопытный контраст практичности и святости, над которым с некоторой нерешительностью размышлял Паломбара.
В тот вечер он присутствовал на мессе в соборе Сен-Жан. Его начали возводить почти сто лет назад, и до завершения было еще далеко. Но даже недостроенный собор выглядел величественно, сурово и элегантно.
Сладко пахло фимиамом, и от этого аромата у Паломбары кружилась голова. Он подчинился сложному, тщательно выверенному ритму службы, который закончится тем, что в таинстве причастия хлеб и вино станут плотью и кровью Христовой. Неким необъяснимым образом священнодействие объединит присутствующих, очищая их от греха и обновляя душу.
Существовало ли такое понятие, как общение с Богом? Разговаривали ли окружавшие его люди с Всевышним? Или желаемую иллюзию создавали музыка и благовония, а также потребность верить?
А может, все дело в том, что он, Паломбара, позволил лжи и сомнению отравить свою душу, отчего его уши перестали слышать глас ангелов? Память возвращала Энрико к моменту чувственного наслаждения и захлестывающему ощущению вины. Будучи молодым священником, он был духовником одной женщины, чей муж был настоящим сухарем, совсем как Виченце. Паломбара был мягок с ней, иногда ее смешил. Женщина в него влюбилась. Энрико видел это – и получал от этого удовольствие. Она была очаровательна. Они делили постель. И даже сейчас, стоя в этом соборе и наблюдая за тем, как кардинал проводит богослужение, Паломбара вдруг вспомнил запах ее волос, ощутил тепло ее тела, представил ее улыбку.
Она забеременела от Энрико, и они решили убедить ее мужа в том, что это – его ребенок. Было ли это разумно? Как бы то ни было, это была трусливая ложь.
Паломбара признался во всем епископу, избрал себе епитимью и получил отпущение грехов. И для Церкви, и для простых людей было лучше, чтобы о случившемся никто не узнал. Но была ли епитимья достаточным наказанием? Энрико не обрел мира в душе. У него не было чувства, что он прощен.
Сейчас, слушая музыку, глядя на игру света и на сосредоточенные лица людей, чьи мысли могли быть столь же далеки от Господа, как и его собственные, Паломбара вдруг подумал, что никогда не чувствовал жизнь во всей ее полноте. И в его душе поселился пока еще слабый страх. А вдруг больше ничего нет? Может, ад – это осознание того, что никакого рая не существует?
Двадцать четвертого июня послы Михаила Палеолога наконец прибыли в Лион. Их задержал шторм, и теперь оставалось слишком мало времени на обсуждения. Они предоставили документ от императора, подписанный пятьюдесятью архиепископами и пятьюстами епископами, членами синода. Не было сомнения в их добрых намерениях. Казалось, победа досталась Риму достаточно легко.
Двадцать девятого июня Григорий Десятый снова служил мессу в соборе Сен-Жан. Апостольские послания, чтение из Евангелия и Символ веры исполнялись на латыни и на греческом.
Шестого июля послание императора было зачитано вслух, и византийские послы принесли клятву верности Латинской церкви и отреклись от тезисов, которые она отрицала.
Желаемое было достигнуто: папа Григорий Десятый держал мир в своих руках. Недостойные епископы были низложены, некоторые нищенствующие ордены подавлены, а ордены Святого Франциска и Святого Доминика получили его поддержку. Кардиналы больше не имели права колебаться и затягивать выборы нового папы. Рудольф Габсбургский был признан будущим монархом Священной Римской империи.